Рождение звезды 2 - Асаэ

Повсюду лежала зелень: пучки кинзы, базилика, тарагона и зелёного лука, источающие пряный, свежий дух. Рядом с ними алели нарезанные дольками спелые помидоры и огурцы, с которых ещё капала родниковая вода. И, конечно, в центре стола стоял настоящий герой восточного застолья — самовар, сверкающий медным бочком, и рядом с ним — грушевидные армуды, уже наполненные густым, красно-коричневым чаем.

Виталик и Олег обогнули его зашли на веранду и сразу сели за стол, за которым уже сидел Муслим, видно Саша был не так тих как думал и все же разбудил их.

Александр сел, и его скамью слегка качнуло. Он присмотрелся — под ним был не обычный стул, а старинный сундук, обитый полосатой тканью. Повсюду стояли свидетельства жизни этого дома: на резной полке под стеклом пылился старый радиоприёмник, на перилах сушилось на солнце вышитое полотенце с петухами, а в углу, прислонённый к стене, стоял деревянный плуг — явно давно уже выполняющий декоративную функцию.

В это время в саду кипела своя, маленькая жизнь. Пухлая шмелиха с ленивым гудением впилась головой в синий колокольчик, её мохнатая спинка зарылась в бархатные лепестки, и она исчезла в нём почти целиком, оставив снаружи лишь трепетавшие от усилий лапки. Рядом на листе винограда замерла яркая ящерица, грея на солнце свой бронзовый бок. С ветки инжира сорвалась спелая капля сока и упала вниз, на теплый камень, где её тут же начала обследовать вереница чёрных муравьёв.

На веранду вышла Марьям-ханум, неся дымящиеся кутабы с зеленью. Её лицо, испещрённое морщинами, лучилось добротой.

— Кушайте, джанлар, кушайте, с дороги нужно восстановить силы, — сказала она, расставляя угощения. — Эта дача много лет в семье Муслима. Его отец (тут у Муслима, отец умер гораздо позже), светлой памяти человек, построил её своими руками, каждый камень помнит его прикосновение. А теперь здесь Муслим находит свой покой от сцены и шума.

Она присела на краешек скамьи, поправив платок.

— А помните, Муслим-джан, — глаза её хитро прищурились, — как ты в детстве, чтобы не заниматься сольфеджио, залез на самый верх той чинары и кричал, что никогда не слезешь, пока тебя не освободят от уроков?

Муслим, намазывая мед на хлеб, смущённо рассмеялся, и его знаменитый бас прокатился по веранде тихим, тёплым раскатом.

— Марьям-ханым, зачем ты это вспомнила! Я тогда просидел там часа три, пока отец не пригрозил срубить дерево вместе со мной.

Все засмеялись. Эта простая, живая история стёрла последние остатки формальности. Виталик с набитым ртом что-то радостно промычал, а Олег, улыбаясь, отламывал хрустящую корочку хлеба. Александр чувствовал себя не гостем, а частью этой гостеприимной семьи. Он отпил из армуда густой чай, в котором отражалось лазурное небо, и почувствовал, как покой и радушие этого дома наполняют его самого.

После сытного дастархана, когда тела отяжелели от яств, а души наполнились теплом, Муслим с искоркой в глазах предложил:

— А не прогуляться ли нам, показать вам наше царство? Дом хоть и отцовский, но каждый уголок здесь и мой тоже.

Он повёл их не через парадный ход, а через узкую, затенённую виноградными лозами арку, ведущую прямо в сад. Воздух здесь был гуще и слаще, напоённый запахом нагретого камня, спелого инжира и цветущего жасмина. Пчёлы деловито гудели в пышных шапках гортензий, а где-то в листве чинары неугомонно стрекотала сорока.

Сам дом, из пористого ракушечника, казался продолжением сада. Его стены, густо увитые плющом и диким виноградом, хранили прохладу даже в этот зной.

— Отец строил на века, — голос Муслима звучал мягко, с гордостью и лёгкой грустью. Он провёл ладонью по шершавой поверхности стены, словно гладя старого друга. — Говорил, что камни должны дышать, а не потеть под штукатуркой. Здесь даже в самый зной — как в термосе, прохладно.

Они шагнули в полумрак холла. И сразу попали в иное измерение. Воздух здесь пах старыми книгами, воском для паркета и едва уловимым, благородным запахом древесины. Стены не были еще завешаны золотыми дисками и афишами La Scala — их ещё предстояло завоевать. Вместо этого повсюду висели фотографии в простых деревянных рамках.

Муслим останавливался у каждой, и его лицо озарялось тёплым светом.

— А это наш школьный хор, — он указал на пожелтевшее фото, где в первом ряду щурился от солнца щуплый мальчишка с смешными торчащими ушами. — Я тут, смотрите, второй слева. Дирижёр всё грозился меня выгнать за то, что я постоянно импровизировал и выводил рулады не по нотам.

Он засмеялся, и его знаменитый бас, ещё не окрепший, но уже мощный, легко заполнил пространство.

На других снимках — он, уже юноша, в костюме народного ансамбля; на