Рождение звезды 2 - Асаэ

Тишина была абсолютной. Ни шелеста, ни гула, ни голосов. Лишь изредка доносился металлический щелчок остывающего рельса. И в этой немой грандиозности мир словно замер, затаив дыхание. Чёрные силуэты вагонов поезда уходили в обе стороны, сливаясь с темнотой, и лишь два тонких стальных рельса, отполированных до лунного серебра колёсами бесчисленных составов, уходили в самую гущу звёздного скопления, в самую сердцевину Млечного Пути, теряясь в бесконечности.

Он стоял, маленький и затерянный в центре необъятного мира, и чувствовал, как вся суета, все страхи, все интриги и споры остались там, далеко-далеко, в другом измерении. Здесь же было только Вечность. Вечность и он. И в этой вечности песни, слава, его борьба казались таким ничтожным, таким мимолётным дуновением…

Где-то в голове машиниста щёлкнул выключатель, и в окнах локомотива зажёгся тусклый свет. Послышался сдавленный гудок, призывающий редких пассажиров занять свои места. Мир снова пришёл в движение.

Александр сделал последний, глубокий глоток ночного воздуха, напоенного звёздами и полынью, и повернулся к поезду. Обратно в свой вагон, обратно в свою мимолётную, шумную, прекрасную человеческую жизнь. Но частица этой звёздной тишины навсегда осталась у него внутри.

---------

Поезд, громыхая на стрелках, наконец, замер под сводами Центрального вокзала Баку. Шум, который обрушился на них, был иным, не московским. Здесь гудел не низкий гул метрополитена, а многоголосый, пестрый гомон восточного города. Воздух, густой и тяжелый, пах углем паровозов, жареными семечками, сладкой дыней и все тем же неуловимым, но стойким запахом нефти, витающим над городом словно дух.

Они вышли из вагона, и их сразу же охватила волна бакинской жизни. По перрону сновали люди в самой разной одежде — от строгих костюмов до ярких платков и расшитых жилеток. Портреты с усами, пронзительные темные глаза, громкая, певучая речь, в которой мягкое «дж» и гортанное «х» сливались в неповторимую мелодию. Женщины в цветастых платьях несли в корзинах виноград и гранаты, мужчины в кепках-«аэродромах» о чем-то горячо спорили, куря папиросы. Все было ярко, шумно, плотно и по-домашнему оживленно.

И тут же, у самого вагона, их ждал он. Муслим Магомаев. Высокий, улыбающийся, в темных очках и с открытым воротом рубашки. Он казался незыблемым островком спокойствия в этом человеческом море.

— Сашка! Братья! — его бархатный бас, знакомый всей стране по радио, легко парил над общим шумом. Он обнял каждого крепко, по-мужски, хлопая по спине. — Наконец-то! Хош гельмисиниз! Добро пожаловать!

Он ловко подхватил чемодан Александра и гитару.

— Бросим всё в багажник и поедем. Будете жить у нас на даче. В городе сейчас душно, а у нас — море, воздух... настоящий отдых.

Он повел их короткой дорогой через здание вокзала — прохладное, с высокими потолками и мозаиками на стенах. На улице их ждала беласнежная «Волга» ГАЗ-21, начищенная до зеркального блеска.

Машина нырнула в кружево бакинских улиц. Александр, прильнув к окну, старался запомнить всё. Широкие, залитые солнцем проспекты с современными зданиями неожиданно сменялись узкими, извилистыми улочками Ичери-шехер, где стены домов из желтого ракушечника хранили прохладу веков. Они проезжали мимо старинных мечетей с островерхими минаретами и фонтанов, у которых толпился народ. Повсюду кипела жизнь: на площадях играли в нарды, уличные торговцы предлагали горячую самсу и щербет, из открытых окон доносились звуки тара и смех.

Вскоре «Волга» стала подниматься в гору, виляя серпантином. Дома редели, и вот уже за окном замелькали виноградники и гранатовые сады. Наконец, машина свернула с асфальта на утрамбованную грунтовую дорогу и остановилась у больших ворот глинобитном заборе, которые после первого гудка открылись, машина въехала внутрь.

За воротами открылся иной мир, словно страница из восточной поэмы, ожившая в трепетном мареве полуденного зноя. Воздух здесь был густым и сладким, словно сотканным из тысяч ароматов: пьянящего жасмина, терпкого дыма прошлогодних виноградных лоз, пряной гвоздики и невесомой горьковатой пыльцы, что кружила в солнечных лучах.

Двухэтажная дача из теплого песчаного ракушечника поднималась ввысь асимметричными объятиями, словно вырастая из самой земли. Ее стены, хранящие прохладу веков, были увиты кружевной тенью резных деревянных балконов — шебеке, сквозь которые просвечивало солнце, рисуя на полу затейливые узоры. Плоская крыша-терраса с ажурным парапетом казалась парящим садом, где качались на ветру кисти спелого винограда, отливая темным янтарем и аметистом.

Но истинным сокровищем был сад. Он струился меж камней пестрым, благоухающим ковром. Пламенели кусты граната, разрываясь алыми чашами цветов. Розы — багряные, белые, кремовые — опьяняли душу тяжелым, сладким дыханьем. В тени раскидистой чинары, чьи листья шептали древние сказки, стояла беседка — ажурное чудо из кованой меди, тонущее в сиреневых водопадах глицинии.

А рядом, словно священный очаг этого рая, возвышался