На Литовской земле - Борис Владимирович Сапожников

— Кое-кто найдётся, — кивнул Ходкевич и Януш Радзивилл поддержал его. — Я выпишу их в Гродно, чтобы они как можно скорее отправились на Сечь баламутить там воду.

— Но это уже прямое нападение на короля и его интересы, — заметил всегда осторожный Сапега.

— Войны, сидя в обороне, не выигрывают, — возразил ему я. — Да и кто свяжет волнения на Сечи и в соседних воеводствах с нами?

— Is fecit cui prodest,[4] — пожал плечами Сапега, по-видимому, совсем позабывший о том, что мы негласно решили воздерживаться от латыни.

— Быть может, и так, — кивнул я, — но что это меняет? Мы и так уже defacto в состоянии войны с Жигимонтом и Короной польской, и иных casus belli ему не нужно.

— Я смотрю вы, Михаил Васильич, уже совсем ополячились, — рассмеялся князь Острожский, — даже в прежние времена, в Кракове, я столько латыни в речи не употреблял.

Он легко разрядил обстановку этой шуткой, и мы продолжили обсуждение.

— И всё же, несмотря на подготовку к сейму, — напомнил всем Януш Радзивилл, — нельзя забывать и о войске. Нам нужна армия, которая сможет дать достойный отпор коронной. И с этим сложнее всего, панове, ибо против коронных гусар у нас есть только конные аркебузиры, рейтары наших с Николаем, — он назвал князя Сиротку первым именем, чтобы не путать с собственным младшим братом, — надворных хоругвей да выбранецкая пехота, которую мы даже в бой пустить не отважились.

Тут он был, к сожалению, прав. В битве при Гродно выбранецкие хоругви в бой так и не пошли. Справились пешим шляхетским ополчением да немногочисленными ротами ландскнехтов. Конечно, обернись конная схватка нашим поражением, возможно, выбранцам и пришлось бы схватиться с врагом, однако Господь не попустил, справиться с конницей Вишневецкого мы смогли и вовсе обошлись без выбранцов. Я тогда не настоял, слишком ошеломлённый новостью об атаке с тыла, а потом уже поздно стало. Преследовать врага выбранцы уж точно не могли — не для того нужны.

— Нужно набрать побольше и тренировать их как следует, — решительно заявил я, — и тогда они станут для коронного войска таким же неприятным сюрпризом, каким стала посошная рать.

— Не знаю, как ваша посошная рать, — покачал головой Острожский, — но лановую пехоту принято распускать на время сева, когда на полях каждая пара рук нужна. Если до Благовещения[5] не распустить выбранцов по домам, они могут и бунт поднять или же просто начнут разбегаться из войска.

У нас было то же самое, вот только в этом помогло разорение, которое учинила Смута на родной мне земле. Многим крестьянам, повёрстанным в посошную рать, было просто некуда возвращаться — деревни их погорели, и потому альтернативой службе была голодная смерть. Но Литва, несмотря на то, что по части её прошла коронная армия, такого разорения не претерпела, и потому даже самых негодных крестьян ждали дома на сев и жатву, когда, как верно заметил Острожский, каждая пара рук на счету.

— К этому времени Жигимонт уже двинет войско, — попытался возразить я, — и всем будет ясно, что враг у ворот, и его надо встретить.

Прозвучало удивительно наивно. Даже внутри худо стало, настолько слова мои не стыковались со всем жизненным опытом князя Скопина. Магнаты и сидевший с нами за одним столом ещё бледный, не оправившийся от ранений, Веселовский глянули на меня, словно на умственно отсталого ребёнка.

— Кмету плевать, кому он служит, — высказался за всех Сапега. — История родственника вашего, убитого после битвы на Улле простым крестьянином, должна вам напоминать об этом.

— Кмет хочет лишь пахать землю, — добавил Ходкевич, — а драться за неё паны должны, так он себе разумеет. Сменятся паны одни на других, до того кмету дела нет.

Верно, с патриотизмом с те времена туговато было, причём как у привилегированного сословия с его правом отъезда, так и у простых людей, с кого драли три шкуры в обычное время, а уж в военное и того больше. Потому и воевали выбранцы лишь тогда, когда выбора не оставалось, либо ты, либо тебя, как при обороне гуляй-города к примеру, оттуда просто бежать некуда. В поле же от них толку нет, как и от посохи. Мне удалось натренировать вчерашних крестьян лишь потому, что бежать им среди смутного разорения было попросту некуда, литовским же выбранцам есть куда податься, и они при первой же возможности сбегут.

— Значит, надо отбить нападение коронной армии до Благовещенья, — пожал плечами я, — а после сева снова набирать лановую пехоту и тренировать её до самой жатвы. И снова набирать после святого Варфоломея.[6]

— Лучше дотянуть до Воздвижения,[7] — возразил лучше разбирающийся в этом вопросе Ходкевич, — тогда кметы охотнее идут в выбранцы. Работы меньше, а раз руки не нужны, так им и припоминают всё.

Дотянет ли наш мятеж хотя бы до Ильина дня,[8] будет уже хорошо, а загадывать так далеко я бы не рисковал.

— Лановая пехота, — покачал головой Острожский, — сколько её ни натаскивай будет дурна. Она проживёт ровно одну кампанию, а как распустишь по домам, так после кого соберёшь в новый набор, кто ж знает. Даже если и будут ветераны, их сильно разбавят новые выбранцы, которых придётся тренировать с чистого листа. Настоящая пехота — это наёмники. И надо успеть навербовать их в Пруссии, покуда этого не сделал король.

— Иоганн, курфюрст Бранденбургский, — заметил рассудительный Сапега, — вассал Жигимонта. Он может просто запретить своим подданным наниматься к нам на службу.

— Он пускай и регент Пруссии, — согласился с ним, но тут же возразил Острожский, — но ландгофмейстер ему напрямую не подчиняется, потому что Иоганн лишь курфюрст Бранденбурга, а не герцог прусский, чтобы ему ни обещали в Варшаве. Оберраты[9] фактически не подчиняются регенту, а Жигимонту не до того, чтобы разбираться ещё в прусской политике. Поэтому что бы курфюрст Иоганн ни запрещал, на это в Кёнигсберге всем наплевать. Ландгофмейстер может использовать это как мотив для отказа, однако если мы достаточно хорошо подмажем его, он быстро забудет обо всех запретах, настоящих или мнимых, откуда бы они ни исходили. Из Бранденбурга или Варшавы, не важно.

Если честно, я не очень понял, о чём именно дискутировал с Сапегой князь Острожский. Для меня вообще открытием стало, что Пруссия оказалась вассалом польского короля, как-то не укладывалось это у меня в голове. Князь же Скопин знал об этом не больше моего — всё же его в воины готовили, а