На Литовской земле - Борис Владимирович Сапожников

Казаки шли к нам на служу весьма охотно, особенно когда по предложению Сапеги мы открыт литовский реестр, и за счёт них пополнялись ряды нашей огнестрельной пехоты. Не самой стойкой, не самой дисциплинированной, однако уж какая есть, альтернативой им были только гайдуки надворных хоругвей. Посылать людей в Венгрию или Семиградье[3] за настоящими гайдуками было слишком долго, даже если король Матияш или вассал Османской империи князь Габор Батори, племянник того самого Стефана Батория, что сидел на польском престоле, дадут нам гайдуков, то пока будут идти переговоры, а после к нам двинется это самое возможное подкрепление, здесь, в Литве, всё уже будет решено — так или иначе. Чем мы точно не располагали, так это временем. Поэтому из надворных хоругвей всех магнатов, что перешли на нашу сторону собрали два больших гайдуцких полка, во главе которых поставили Яна Тышкевича, который пару лет до того прозябал на должности подскарбия надворного, ходя в подчинении у поддержавшего нас и принесшего мне присягу подскарбия великого литовского Иеронима Воловича. С немолодым уже казначеем, который был обласкан королём, имел долгую беседу Сапега, которому удалось убедить Воловича принять нашу сторону и отказаться от должности королевского секретаря. Взамен я подтвердил все привилегии Воловича в том числе и освобождение его имения и всей собственности в Гродно от налогов. Ян Тышкевич же, как и все достаточно богатые шляхтичи, сперва грезил гусарией, однако набрать даже по выданному мной листу пшиповедну достаточно людей не смог, приведя вместо этого самую многочисленную хоругвь гайдуков. И тут же был назначен командиром обоих гайдуцких полков с правом назначать офицеров по своему разумению.

— Тышкевич докладывал, что гайдуки весьма разные по боевым качествам и дисциплине, — продолжил я. — Одни — настоящие солдаты, другие же сразу видно, только в надворных хоругвях и служили, боевого опыта нет вовсе. Он сейчас пытается выковать из них единое целое, но получится ли…

Тут я мог только развести руками. Этого не знали ни я, ни Ходкевич, ни сам Тышкевич. Потому что ответ на этот вопрос даст только настоящий бой. Однако предполагать лучше худшее, чтобы потом не разочароваться. Это меня научила ещё прошлая жизнь, да и опыт князя Скопина говорил о том же.

— Допустим в Пруссии можно купить достаточно замков для пищалей, — кивнул Ходкевич.

— А можно и в Москве, — предложил я. — У нас их делают ничуть не хуже чем в Пруссии и запасы в стрелецком приказе всегда есть. Если теперь между Литвой и Русским царством мир, то отчего бы моему дядюшке не помочь нам такой мелочью, как пара сотен или побольше пищальных замков. Он с охотой продаст их нам, особенно если прежде как следует подмазать князя Дмитрия, царёва брата.

Мне до сих пор неприятно было вспоминать этого человека, который, насколько я знал, каким-то чудом оставался жив. Сперва вроде заболел и едва в монахи не постригся, однако вместо него в монастырь вдруг ушла Екатерина Григорьевна, супруга его, дочь Малюты Скуратова, а после князь пошёл на поправку и вскоре вновь занял место при царе. Вот уж воистину непотопляемый человек, даже ядом его извести не удалось.

— Доносят, — осторожно заметил Сапега, — что князь Дмитрий настроен весьма скептически по отношению к вам лично и к нашему общему делу, и постоянно шепчет в ухо царю Василию, чтобы никакой поддержки нам не оказывал.

Скептически, тоже мне. Да он просто ненавидит меня, и боится теперь до дрожи в коленках. Ведь если мы здесь победим, то ещё неизвестно как после всё обернётся. Я же могу и на Москву пойти «со литовские люди», как пишут в хрониках, а воевать сейчас царю попросту нечем, во многом, кстати, стараниями того же князя Дмитрия.

— И всё же к царю Василию нужно отправить людей, — решил настоять я. — Ведь он первым решил заключить мир с Литвою, но не с Короной польской, а значит и поддержать нас в войне с Жигимонтом вполне может.

— Если только не побоится нашего усиления, — возразил Януш Радзивилл. — Ведь многие века не Польша, но Литва была врагом Москвы, и теперь там считают нас первыми врагами, отделяя от поляков.

— Не испробовав этого, не узнаем, — пожал плечами я. — И к тому же скажу, я хорошо знаю князя Дмитрия, он падок на подарки что твой крымский хан. Если подмазать его как следуют да подольститься, он может и позабыть о благе Русского государства ради собственного.

— Я поищу подходящих людей для визита в Москву, — кивнул Сапега.

— Гетман, — когда с этим вопросом было покончено, обратился я к Ходкевичу, — вы обещали мне людей из Гродно, которые могут зажечь владения Вишневецких.

— Они здесь, — кивнул тот, — и ждут лишь разрешений войти.

— Ну так предъявите их мне, — разрешил я.

Расторопные слуги убрались выполнять моё распоряжение, конечно же, не Ходкевичу же самому за этими людьми ходить, кем бы они ни были. И когда открылись двери, я почувствовал себя персонажем гоголевских «Вечеров на хуторе близ Диканьки», потому что в комнату, где я беседовал с высшими литовскими сановниками, вошла натурально делегация запорожских казаков. Шикарные одежды самого разного вида, где турецкие шальвары соседствуют с рубахой из тонкого льна, а поверх них накинут шитый золотом кунтуш, туго перетянутый широким шарфом из лучшего китайского шёлка. Конечно же, у всех пояса оттягивали сабли в украшенных золотом, серебром, а у предводителя и драгоценными камнями ножнах. На пальцах красовались перстни, тоже кое у кого с крупными каменьями. Старший же важно поглаживал заткнутую за шарф булаву. Самое же забавное, все они как один были удивительно пузаты. Не дородны телом, как говорят на Москве, признавая человека достойного, а именно пузаты, как будто каждый себе под кунтуш по арбузу зачем-то запихнул.

— Вот же пузыряне, — усмехнулся стоявший рядом с моим креслом фельдкапитан ландскнехтов, командовавший всей наёмной пехотой в нашем войске.

Я глянул на него, стараясь не сильно вертеть головой — неприлично это для великого князя. Был он довольно молод, черноволос, невысок ростом, зато, как выяснилось, боек на язык. Заметив мой интерес, он сделал вид, что смотрит прямо перед собой словно на плацу и его вообще ничего не интересует, кроме воображаемой точки, в которую он уставился.

Казаки же тем временем подошли на положенное расстояние и остановились перед моим тронным креслом. Первыми заговорить не решились, ждали, когда я сам обращусь к ним. Долго мурыжить