На Литовской земле - Борис Владимирович Сапожников

— Зовите его тогда, — кивнул я. — Хочу поглядеть сам на такого истового патриота.

Вид Тодор Мышовт имел далеко не геройский. Среднего роста, совсем не молод, с выдающимся брюхом, которое едва помещалось под чёрный совершенно европейский колет. Он вообще был одет бы на западный манер, что выделяло его среди шляхтичей и магнатов, присутствовавших в большой зале виленской ратуши, где я обычно беседовал с самыми важными людьми. И сегодня таким важным человеком был Тодор Мышовт, мелкий шляхтич, державшийся, однако едва ли не высокомерно.

— Моё почтение великому князю, — склонился он, сняв шляпу и обметя ею пол под ногами, мне же пришлось лицезреть его коротко остриженные волосы и довольно приличных размеров лысину.

— И вам, пан Тодор, — ответил я, не поднимаясь, однако из кресла. Маловата фигура, чтобы я ради него вставал. — Вы, как мне сообщил пан гетман, служили в германских землях и были там в изрядных чинах, даже сами людей набирали. Отчего же решили вернуться на Родину? Только не говорите, что в трудный час возжелали прийти ей на помощь, вранья откровенного я не потерплю. Вы из германских земель, верно, выехали прежде, чем князь Острожский мне здравицу в Дубенском замке произнёс.

— Лгать вам с лицо, великий князь, я бы не стал никогда, — произнёс Мышовт, и я едва сдержался от едкой реплики, что за моей спиной он, наверное, будет лгать сколько угодно, — а потому говорю честно, как на духу. Я совсем не молод и хотел зажить здесь, на родной земле, завести хозяйство, стать уважаемым, зажиточным шляхтичем. Кой-какой капиталец малый для этого имеется. Да как заживёшь теперь, когда война со всех сторон бока подпалить норовит.

— Так ты мог бы на службу к королю Жигимонту податься, — напомнил я, — а пошёл к нам.

— Я — природный литвин, — решительно и как мне показалось даже с обидой в голосе заявил Мышовт, — дед мой плакал всякий раз, когда при нём о Люлине говорили. Плакал, а после брался за саблю, да рубил всё, что под руку попадётся и орал, что там Родину продали ляхам. Не по пути мне с битым ляшским королём.

Наверное, не будь он битым, Мышовт ещё бы подумал, да только без поражений Сигизмунда в Русском царстве, а после и на литовской земле, не было бы и самого мятежа магнатов.

— Принимай лановую пехоту, — кивнул я Мышовту. — Дело тебе предстоит почти невозможное, сделать из вчерашних кметов настоящую пехоту, какую задумывал ещё Баторий.

— У него не вышло, — подкрутил ус тот, — так я справлюсь. Он из выбранцов гайдуков сделать хотел, а вам, великий князь, ландскнехты нужны. Будут вам ландскнехты в лучшем виде.

Но я слишком хорошо помнил беседы с покинувшим моё войско после Клушина Христианом Сомме. Научить правильно ходить и обращаться с пикой можно почти любого, а вот выстоит ли он, когда на него понесётся вал гусарии или даже панцирных казаков — большой вопрос. Посошная рать показала себя весьма неплохо, что в Царёвом Займище, правда, там ей просто некуда было бежать, что под Смоленском, что в Коломенском побоище. Будут ли литовские выбранцы драться также, узнаем, очень скоро узнаем, как только пройдут весенние дожди, дороги просохнут и Сигизмунд двинется на нас с новой армией. Интересно, кто ей командовать будет?

* * *

Корона нещадно давила на голову, что не добавляло его величеству хорошего настроения. Сигизмунд намеренно продержал обоих вернувшихся из похода гетманов до самого вечера, почти до ночи, когда обычно заканчивал приём и отправлялся на ужин. Король знал, что будет в самом дурном расположении духа после целого дня разбора государственных дел, да ещё сегодня надо быть при полном параде, ибо прибыл регент Пруссии, курфюрст Бранденбургский, Иоганн Сигизмунд, верный вассал, с которым король хотел поговорить лично. Конечно же, по совету вездесущего коронного секретаря епископа Гембицкого.

Вот только разговор пошёл совсем неудачно. Иоганн Бранденбургский, даром что вассал, держался удивительно независимо, как будто не в праве был король польский аннулировать его регентство и навсегда запретить въезжать в пределы в Пруссии. Когда же Сигизмунд попытался надавить на него, чтобы тот не дал мятежникам нанимать ландскнехтов в пределах прусских земель, курфюрст просто ответил, что этим заведуют оберраты, над которыми он властен, ибо не может даже без разрешения сюзерена отправиться в Кенигсберг, чтобы проследить за тем, как исполняются его, регентские, указы.

— И я, и вы, ваше величество, — внешне вполне вежливо, однако не без почти не прикрытой иронии, а то и издёвки, сообщил он, — не можем контролировать оберратов ни вы из Варшавы, ни я из Бранденбурга. Вот позволь вы мне постоянно находиться в Кенигсберге, тогда бы они у меня взгляд бы поднять не решились не то что воле противиться. Ну а регент, что сидит безвылазно бог весть где, не страшен. Страх же, как вы сами знаете не хуже моего, ваше величество, есть основа всякой власти.

Тут Сигизмунд был с ним полностью согласен, однако разрешить курфюрсту жить в Кенигсберге постоянно позволить не мог. О том же твердил и Гембицкий, опасавшийся усиления Иоганна, который вполне мог поглядеть на литовских магнатов и вовсе попытаться разорвать вассальную присягу, пользуясь слабостью королевской власти.

Поэтому гетманов король встретил намеренно в самом дурном расположении духа. Те престали перед ним в лучшем виде — в шитых золотом кунтушах, с широкими поясами, за которые была напоказ заткнута булава — символ гетманской власти. И оба первым делом положили булавы к подножию трона, опустившись перед Сигизмундом на одно колено. Не русские рабы всё же, чтобы на два становиться и челом в пол биться. Однако и такая демонстрация смирения откровенно порадовала короля.

— Встаньте оба, — велел гетманам Сигизмунд, — и ответьте мне, как же так вышло, что вы не сумели одолеть войско жалких мятежников?

Вишневецкий предпочёл отмалчиваться, давая возможность первым ответить коронному гетмана Жолкевскому.

— Не стану я, ваше величество, — произнёс бывалый вояка и опытный царедворец, — оправдывать себя тем, что зимний поход наш был труден и много встретило войско опасностей на своём пути. Были то и морозы, и волки, и непрерывные атаки лисовчиков. Ведь известно вам, ваше величество, что негодяй Лисовский к мятежу примкнул и теперь носит чин полковника литовского.

Король сдержано кивнул. Он давно уже знал об измене Лисовского, который мог бы сослужить короне неплохую службы, но увы остался верен своему благодетелю Ходкевичу.

— Он досаждал армии с самого начала похода, мешая исполнять ваш приказ, — продолжил Жолкевский, — однако, несмотря на его нападки