Господин следователь 10 - Евгений Васильевич Шалашов

— У беды глаза зеленые,

Не простят, не пощадят.

С головой иду склоненною,

Виноватый прячу взгляд[3].

Вот эта песня оказалась самой «убойной». Сумела-таки довести до слез тех, кто не поплакал над Рубцовым. Правильно — она и про любовь, и про разлуку, и про вышитую рубашку. В шестнадцать лет девушки любят стихи и песни про несчастную любовь.

Хорошо сидим, хорошо поем, но все-таки, девушкам пора расходится. Иначе родители придут за своими отроковицами. Или прислугу пришлют — если такая имеется.

Но про гимназистку все-таки пришлось спеть. Уж слишком просили. Кое-что я выбросил, но основное оставил.

— Продам я книжки, продам тетради,

Пойду в артистки я смеха ради.

Ах, шарабан мой, американка,

А я девчонка, я шарлатанка.

Прощайте, други, я уезжаю.

Кому должна я, я всем прощаю,

Ах, шарабан мой, американка,

А я девчонка, я шарлатанка.

Выучили влет. Наверняка начнут петь реалистам и «александровцам»: «Куда ты лезешь, с такою рожей?»

Барышни в конце вечера дружно унесли грязную посуду. Аня-вторая и Муся принялись мыть, Катя (или Настя?) протирала все насухо. Остальные быстренько расставляли все по местам. Вроде, грязи особой нет, но Татьяне завтра все равно все мыть.

А потом во мне включился учитель. Время-то позднее, десятый час — как девчонки до дома одни пойдут? В Череповце их никто не съест, но все равно — не удержался, пошел провожать. Вернее — мы всей толпой «провожались». Вначале отвели тех, кто жил подальше, потом прочих.

Шли и пели «Волшебника-недоучку». Точно, переполошили половину города. На одном из перекрестков встретили фельдфебеля Егорушкина. Фрол, разумеется, должен был разогнать нашу веселую компанию, но вместо этого пошел с нами, а к концу прогулки уже бодро пел, что «Не хотел бы вновь, встретиться с той козой!».

Мне показалось, что такой поход барышням понравился не меньше, нежели песнопения.

Наконец-таки мы остались с Анькой вдвоем, теперь мне только ее осталось проводить. Дошли до дома Десятовых.

— Ну вот, — хмыкнул я. — Как придешь — скажи Леночке, что у входа стою. Заходить не стану, пусть выскочит на пару минут.

— Ага, пару, — фыркнула мелкая. — Вы с ней с полчаса обниматься станете, пока Анна Николаевна не выйдет, да не разгонит. Знаю я вас. Кстати — Муся с Катей сказали, что коли названная сестра уезжает, то они готовы меня заменить.

— Ань, ты с дуба рухнула? — обалдел я.

— А я-то что? Что сказали, то и передаю. Но я девочкам сказала, что это они должны у Елены Георгиевна спрашивать.

— А они?

— Так они же барышни умные. Понимают, что Елена Георгиевна барышня добрая, но за такое и пришибить может.

Аня уже собралась войти в ворота, но вдруг остановилась:

— Ваня, совсем забыла. Там на твое имя посылка пришла. Я ее в сенях оставила, внизу. При девочках говорить не стала, чтобы не отвлекать.

— А что за посылка? — заинтересовался я. — На что похоже?

Может, Лейкин нам авторские экземпляры прислал? Не то, чтобы мне особо нужны были тоненькие книги под фамилией Артамонов (или Максимов — уже сам запутался), но посмотреть все равно интересно.

— Если бы от господина Лейкина, там бы обратный адрес был, и фамилия. А там написано — Чернавскому, лично в руки. Поэтому, я открывать не стала. И непохоже, чтобы книжки прислали. Коробка узкая, пахнет плохо. Кузька подошел, обнюхал, и нос скривил.

Интересно, что за посылка? Надеюсь, не бомба? Но я не та фигура, чтобы меня взрывать, к тому же — не придумали еще дистанционного взрывателя. Приду — посмотрю.

[1] Слова Леонида Дербенева, музыка Александра Зацепина. Тот случай, когда песня, написанная к фильму получает известность, но кто вспомнит фильм «Отважный Ширак»? И таких песен немало.

[2] Авторы те же.

[3] Слова Татьяны Коршиловой.

Эпилог

Постоять в сенях с Леночкой, пообниматься сумел, но недолго. Анне Николаевне пришло в голову, что барышне пора спать — дескать, завтра у нее тяжелый день. Аж три урока! Свадьба не за горами, наобнимаетесь.

Вышла, понимаете ли, разогнала нас.

Три урока… Мне бы такую нагрузку. Но здесь ситуация иная, учителей гимназий не слишком-то напрягают учебными часами. Вот, в земских школах и народных училищах, говорят, нагрузка большая — 14, а то и 16 часов в неделю.

Так что, пришлось пожелать спокойной ночи и шлепать домой.

Вошел во двор. Разумеется, открыл сарайку, чтобы глянуть на Маньку. Кузьмы там уже не было. Видимо, кот осознал, что барышни разошлись, опасность миновала и отправился в избу, на теплую печку.

Точно, сидит на печке. Кузьма, он вообще большой оригинал. Если надо — в избу попадет без всяких проблем, но, если на него накатит лень — станет «изводиться» за дверью, делая вид, что не может отыскать лазейку.

Разделся, походил из угла в угол. Спать, вроде бы, еще рано, читать при свечке нет никакого желания, а моя керосиновая лампа пуста. Керосин, как закончился в лавке, так его до сих пор и не завезли. А ведь обещал владелец, что в самое ближайшее время «керосиновое» судно с мели снимут, и горючую жидкость нам доставят. Выругал себя. Надо было сделать, как делают все умные люди — покупать керосин с изрядным запасом, чтобы на осень и на зиму хватило. А я отправляю Татьяну в лавку тогда, когда «изживаюсь». Нет, сказываются еще привычки прежнего мира — зачем делать запасы, если купить можно? Но у меня и бочки подходящей нет, а только бочонок, литра на три.

Так, что-то там Анька про посылочку говорила?

Посылка в сенях. Ящичек по форме напоминает коробку из-под обуви, только деревянную. Тяжелая коробочка. Килограмма на три, если не больше.

Взял в руки, зачем-то поднес ящик к уху. Ага, часовой механизм, заведенный в Санкт-Петербурге, да так, чтобы завода хватило до Череповца. И, чтобы бомба взорвалась именно в тот момент, когда я ее в руки возьму.

Положил на стол, прочитал: «Череповец. Чернавскому. Лично в руки». Обратного адреса нет, но коли по штемпелю судить — пришло из Санкт-Петербурга.

А пахнет от коробки не просто плохо — омерзительно. И что-то такое, знакомое.

Взяв на кухне топорик, принялся отдирать крышку.

Отодрал. И что тут внутри? Соль? Какому дураку понадобилось посылать мне соль?

Слегка встряхнул, разгоняя крупицы соли ь по сторонам, обнажая то, что скрывалось под слоем. А там…

Мать твою…

Отрубленная рука.