Фантастика 2025-159 - Алексей Небоходов

class="p1">Дашка извивалась, её движения становились хаотичными, будто она пыталась станцевать все части «Лебединого озера» одновременно. Её стоны смешивались со звуками, издаваемыми Ольгой, создавая дуэт, достойный экспериментальной оперы.

Баня превратилась в котёл чувственности, где четыре тела двигались в сложной хореографии, и каждое движение отзывалось эхом в других. Ольга продолжала двойной танец, сохраняя ритм и даря наслаждение обоим мужчинам. Её техника была безупречна: то глубоко погружаясь, заставляя стоящего комбайнёра хвататься за стену, то выпрямляясь и концентрируясь на движениях бёдер.

– Да… да… вот так! – выкрикивала Дашка, и её голос срывался на высоких нотах. – Ещё… не останавливайся!

Машка, забыв о роли банщицы, стояла с открытым ртом, а веник выпал из рук. Даже пар, казалось, замер в воздухе, наблюдая за этой вакханалией.

Первый комбайнёр, несмотря на занятость важной работой, умудрялся издавать звуки одобрения, вибрация которых дарила Дашке дополнительные ощущения. Его руки крепко держали Ольгу за бёдра, помогая ей поддерживать бешеный темп.

Кульминация приближалась неизбежно и величественно, как грозовая туча. Первым не выдержал стоящий комбайнёр. С криком, похожим на боевой клич древних воинов, он содрогнулся всем телом. Ольга приняла его дар с достоинством жрицы древнего культа, не прерывая своих движений на том, кто лежал под ней.

Дашка была следующей. Её тело выгнулось дугой, она схватилась за деревянные перила, и её крик эхом разнёсся по бане. Комбайнёр под ней продолжал работу с упорством стахановца, доводя её до пика снова и снова.

Ольга почувствовала волну наслаждения, поднимавшуюся из глубины всего её существа, похожую на цунами – сначала море отступает, а затем обрушивается с невероятной силой. Она закричала, её тело сотрясалось в экстазе, который, казалось, длился вечность.

Последним сдался первый комбайнёр. Его стон, приглушённый телом Дашки, прозвучал далёким громом. Тело напряглось, а затем расслабилось, будто из него выпустили весь воздух.

Четвёрка замерла в причудливой скульптурной композиции, тяжело дыша. Пар начал оседать, открывая картину полного изнеможения и удовлетворения. Дашка первой пришла в себя, слезая с лица комбайнёра с ленивой грацией сытой кошки.

– Ну что, товарищи, – прохрипела она, – кажется, мы только что изобрели новый метод повышения производительности труда.

Все рассмеялись устало и искренне. Когда Ольга соскользнула с комбайнёра и растянулась на лавке, её тело всё ещё подрагивало от отголосков наслаждения.

– Знаете, – философски заметил первый комбайнёр, вытирая лицо полотенцем, – если бы в колхозе так работали, мы бы все пятилетки за два года выполняли.

Машка наконец-то подняла веник и легонько стукнула его по плечу:

– Эх вы, теоретики! Практики, можно сказать, диалектического материализма!

Баня наполнилась смехом, паром и странным чувством товарищества, возникающим между людьми, разделившими нечто одновременно абсурдное и прекрасное.

Когда всё закончилось, они лежали на полках в изнеможении, а пар медленно рассеивался. Ольга, раскинувшись звездой, тихо смеялась удовлетворённым смехом.

– Знаете что? – сказала она, ни к кому конкретно не обращаясь. – Советская власть многое у нас отняла, но умение получать удовольствие в самых неожиданных обстоятельствах – не смогла.

Михаил отложил камеру и подал ей полотенце:

– Философия постоптимизма в действии.

– Пост-что? – переспросил один из комбайнёров.

– Неважно, – махнула рукой Ольга. – Важно, что мы живы, и у нас есть эта баня. И ещё мы есть друг у друга.

Машка собрала веники, Дашка поправила влажные волосы. Комбайнёры, всё ещё слегка ошеломлённые, начали одеваться. Михаил смотрел на Ольгу и думал, что ревность – слишком мелкое чувство для того космического абсурда, в котором все они оказались.

Через месяц, когда фильм был смонтирован, а за стенами кипела Олимпиада-80, в посольстве Муамбы началась подпольная премьера «Комбайнёров любви». Москву переполняли иностранцы и официальные мероприятия, а здесь, за тяжёлыми шторами и закрытыми дверями, расцветала другая жизнь, где главными героями были не спортсмены и рекорды, а ржавые комбайны и советские механизаторы.

Советские гости – торговцы, чиновники, партийные функционеры – осторожно пробирались в посольство, будто разведчики в глубоком тылу. Каждый нервничал и озирался, хотя прекрасно знал, зачем он здесь и что именно его ждёт.

– Ты точно уверен, что здесь показывают то самое? – шептал кто-то из прибывающих.

– Самое, то самое, товарищ, держись крепче за партбилет, – успокаивал другой.

Один из зрителей охнул и полез на четвереньках, растерянно шаря по ковру:

– Партбилет, партбилет уронил!

Зал сдержанно загудел от смеха и советовал не волноваться – партбилет обязательно найдётся, как и положено при социализме, случайно, но вовремя.

В кинозале, украшенном советскими и муамбийскими флагами, под портретами лидеров обоих государств, рассаживались гости. Толстый директор овощебазы застрял между рядами, и его вытаскивали общими усилиями. Кто-то язвительно заметил из глубины зала:

– Аккуратней, товарищи! Стулья – это международная собственность!

Зал снова загудел от хохота, а директор, красный от натуги и смущения, пробормотал:

– Ничего, я привык к тесноте. У нас и на овощебазе склады под завязку.

Алексей, исполнявший роль ведущего, вышел к экрану – важный и взволнованный одновременно. Поправив галстук, он объявил, слегка картавя от волнения:

– Товарищи! Сегодня вы увидите не просто фильм, а глубокое, можно сказать, проникновенное произведение советского искусства, вскрывающее… хм… скрытые резервы нашего сельского хозяйства.

– А почему премьера подпольная? – громко спросил кто-то из задних рядов.

Алексей, не моргнув, ответил:

– Потому что резервы глубоко скрыты и доступны не каждому.

Зал взорвался дружным смехом и окончательно расслабился, предвкушая показ.

Когда на экране появилась сцена секса на комбайне, зрители вздрогнули от напряжения. Камера двигалась плавно, словно сама была участницей действа. Катя с обнажёнными плечами и поднятыми волосами поднималась по ступенькам в кабину, где её ждал Ваня – загорелый, мускулистый, больше похожий на античного кузнеца, чем на комбайнёра. Их тела соприкасались, будто передавая друг другу энергию пашни и тепло чернозёма. Стон Кати разнёсся по кинозалу, словно звук флейты в пустом актовом зале сельского ДК. Камера зафиксировала, как она оседлала Ваню, и зрители затаили дыхание, будто наблюдая открытие нового физического закона.

Реакция была разной: кто-то покраснел и закусил губу, кто-то снял очки, чтобы их протереть, хотя они и не запотели. Комсомолки снова прикрыли глаза ладонями с щелями между пальцами. Пожилой снабженец серьёзно прошептал: «Вот она, переработка сельхозсырья». В дальнем ряду кто-то фыркнул, вызвав цепную реакцию приглушённого смеха. Но когда в кадре прозвучало: «Комбайн любит ласку», зал взорвался хохотом – сначала неловким, затем оглушительным, с ударами по коленям и икотой. Кто-то выкрикнул: «Такое не напишешь в заявке на финансирование!» – и зал аплодировал стоя, будто их освободили от идеологической диеты.

– Вот это да! Никогда бы не подумала, что комбайн настолько универсален! – восхищённо шепнула зрительница.

– Это и есть механизация сельского хозяйства в