Печать Мары: Пламя. Книга I - Дарья и Алексей Домбровские

Глава 25: Души окоянные

Настя остановилась в нерешительности. Лесная дорога неожиданно привела ее то ли к хутору, то ли к отселку небольшой деревни. В воздухе пахло дымом, скотиной и чем-то кислым — как из кадки с давно испортившейся капустой. Но вокруг не было ни души. Она подошла к полуизбушке-полуземлянке, которая выглядела самой обжитой. На крыше росла ярко-зеленая трава и часть небольшого огорода разбитого за домом. Ко входу в избушку вели выкопанные в земле ступени. Дверь была приоткрыта. Чуть-чуть. Темный вход манил и пугал. Настя медленно спустилась по ступенькам и, чуть помедлив, толкнула дверь.

Та со скрипом отворилась. Настя уже хотела войти, но остановилась. На полу, сразу за дверью, лежал топор. Лезвие было негодное — ржавое, все в зазубринах. Не очень понимая, что и для чего она это делает, Настя отодвинула его ногой в сторону и только после этого переступила через невысокий порожек.

Звуки шагов заглушал утрамбованный земляной пол. Потолок тяжело нависал над головой. Он был настолько низкий, что Настя почти касалась его макушкой. Тестно и душно. Слабый свет проникал через узкое окошко под самой крышей. Туда же выходил дым от очага. Почти прогоревшие дрова теплились в огороженном камнями круге.

Она огляделась. На грубом деревянном столе лежали остатки еды — черствая корка хлеба, пустая миска с засохшими следами каши, несколько обглоданных костей. Настя взяла корку и жадно запихнула ее в рот. Сразу разгрызть ее не получилось. Зубы скользили по засохшему до состояния камня хлебу. Но постепенно он стал поддаваться. По языку прошло ощущение сладости! Она почувствовала почти уже забытый вкус печеной ржи! Настя с наслаждением проглотила раскисшую хлебную мякоть. В желудке появилась приятная тяжесть, и ее потянуло в сон. Веки налились свинцом, глаза начали смыкаться сами собой. Она вытянулась прямо на лавке, не отходя от стола. Но не успела Настя заснуть, как у самого уха раздался резкий неприятный голос:

— Ты что здесь забыла! Тва-а-рь!

* * *

Настя не успела опомниться, как жесткая рука схватила ее за волосы и сбросила с лавки. Падая, она сильно ударилась о ножку стола, но поначалу даже не почувствовала боли. Настя попыталась ослабить хватку на своих волосах, но тот, кто держал ее, был гораздо сильнее. Ее протащили по полу к самому выходу. Но тут ноги Насти уперлись в порог. Видимо, тот, кто тянул девочку за волосы, не ожидал этого, и рука сорвалась, вырвав клок волос с Настиной головы.

Настя тут же вскочила на ноги и едва успела отпрыгнуть в сторону. Ее противник снова попробовал ухватить ее за волосы, но на этот раз безуспешно. Настя метнулась обратно к столу. И теперь между ней и нападающим был почти уже потухший очаг.

— Прочь пошла!

Перед Настей стояла немолодая женщина в замызганном рваном платье. Из-под заплатанного, выцветшего платка выбивались колтуны грязных, давно не мытых волос. Выцветшие глаза смотрели на Настю с неприкрытой ненавистью и злобой.

— Пошла прочь, тварь!

Настя застыла неподвижно, не понимая, что ей делать. И вдруг где-то в глубине ее что-то шевельнулось. Она сразу даже не поняла, что это Беляна. Насте вдруг показалось, что она уже когда-то тут была. И даже эта женщина, которая со злобной гримасой на лице застыла в трех шагах от нее, тоже показалась знакомой! Только вот все было раньше не так. Да и баба эта была другой. Не лучше. Но моложе точно. Не осознавая, что с ней происходит, Настя даже зажмурила глаза. Она тут же их открыла, испугавшись, что баба снова бросится на нее. Но та стояла на прежнем месте и не отрываясь смотрела на Настю. Только теперь в ее лице, кроме злобы, появился страх. Нет, ненависть никуда не делась, но испуг, граничащий с ужасом, там точно был. Без всяких сомнений! Настя сама даже испугалась этой перемены. Она хотела сказать бабе, что не нужно ее, Настю, так бояться, что она уже поела и просто хочет уйти. Начала говорить, но вместо этих слов она своими собственными ушами услышала, как произнесла тихо и спокойно:

— Ну здравствуй, тетка Праскевья.

Баба, стоящая напротив нее, вмиг побледнела. В ее округлившихся, почти бесцветных глазах читался неподдельный животный ужас. Как если бы сейчас перед ней стоял живой покойник. Нежданно-негаданно явившийся с того света!

* * *

Баба отступила на шаг, потом еще на один. Она не смогла пятиться точно к выходу, поэтому скоро уперлась в стену избушки. Хотела двинуться вдоль нее к выходу, но Настя, двигаясь по воле Беляны, преградила ей дорогу.

— Как дядька Михай поживает?

По замызганному лицу бабы пробежала тень.

— Помер Михай… — она проговорила это тихо, хриплым пропитым голосом.

— Тоже песенку ему пела?

Глаза Прасковьи зло зыркнули, но она ничего не ответила.

— Бай да бай,

Поскорее помирай!

Помри поскорее!

Настя с ужасом шевелила своими губами. Слова колыбельной песни были ей уже знакомы. Нет, не от Беляны. Она вспомнила, что именно их навевал ей ветер, когда она заблудилась в лесу и нашла Беляну.

— Буде хоронить веселее,

С села повезем

Да святых запоем,

— Белославка ты?

Настя не отвечала, только пела:

— Захороним, загребем,

Да с могилы прочь уйдем.

Баба слушала слова напева и с неприкрытой ненавистью смотрела на Настю.

— Да тварь! Пела, чтобы ты сдохла, как вся семейка твоя… и мать твоя, сука… отбила у меня Ваську… Сука! Сука!

— Так это ты мамку с татенькой извела…

Настя не произнесла эти слова — она буквально их прошипела. Даже пригнулась, изогнулась всем телом, когда их произносила. Ненависть, боль, злоба, жалость к себе и умершим родителям затопили ее. Как к родителям? Татенька же жив? Мама… Мамочка… Она же тоже жива! Но тут вид улыбающейся упырицы затмил благостные образы прошлого. Нет у нее матери. Извели ее, околдовали! И тогда чужие, полные горькой обиды, настоящей боли и безнадежного отчаяния воспоминания затопили сознание Насти. Слились с ее собственными в один неразрывный клубок.

— А вот эту песенку знаешь?

Баба молча смотрела на Настю. Потом с места бросилась к выходу. Резко остановилась, да так, что чуть не упала. Настя, сама плохо соображая как, заступила бабе дорогу. Да не просто так. В руках она сжимала отполированный обух топора. Того самого, что лежал сразу за