Тиран Золотого острова - Дмитрий Чайка

перевернутый кувшин. Изрядно похудевший за время похода Филон сошел на берег и двинулся к дому царя Одиссея, отпихивая ногами бестолково суетящихся гусей и коз, которых голый мальчишка лет десяти гнал пастись куда-то в горы, где виднелась сочная зелень. Здесь, около селения, для них уже не было ничего подходящего. Проклятые твари не просто съедали все, до чего могли дотянуться, они даже корни выбивали острыми копытами, порой превращая цветущую землю в бесплодную пустошь.

Филон зашел во двор, где царица Пенелопа отчитывала нерадивую рабыню и, коротко поклонившись ей, открыл дверь в дом. Ему уже сказали, что Одиссей еще здесь, а раз так, то он должен зайти к нему. Они ведь хотят заночевать на Итаке, неприлично не показаться на глаза хозяину и не поделиться свежими новостями. Писец прошел в мегарон и остановился. Здесь никого не оказалось, зато отчетливо был слышен разговор, который два человека вели в соседней комнате. Филон замер, не дыша, стараясь не пропустить ни единого слова.

— Ты зря сюда пришел, Паламед! — послышался раздраженный голос Одиссея. — Это не моя война, я не потащусь в такую даль! Проваливай! Меня не достанут здесь. Агамемнон не поведет свой флот вокруг Пелопоннеса.

— Ты знаешь, как я пришел сюда? — насмешливо спросил Паламед. — Я перетащил корабли через перешеек у Коринфа2. Весь путь занял считаные дни. А если это повторит царь Агамемнон? Как думаешь, что он сделает с твоими островами в ответ на непослушание?

— Он не сунется туда, — не слишком уверенно ответил Одиссей. — Немногие умеют это делать. Я слышал, там легко проломить днище корабля.

— Я его проведу, если ты не исполнишь свою клятву, — спокойно произнес Паламед.

— Хорошо! Я пойду с тобой, — свирепо засопел Одиссей. — Но я тебе не забуду этого никогда. Так и знай, Паламед3.

— Схожу-ка я на улицу! — буркнул себе под нос Филон. — Воздухом подышу немного, а потом вернусь. Какой, однако, интересный разговор. Господин обязательно должен узнать об этом.

* * *

Месяцем позже.

Порт Авлиды был переполнен кораблями. Тут, в самом узком месте пролива, отделявшего остров Эвбея от материка, и назначил сбор войска царь Агамемнон. Из Беотии, которой принадлежал этот город, до Эвбеи можно добраться вплавь. Едва ли две сотни шагов от одного царства до другого. Эти воды, запертые скалистыми берегами со всех сторон, спокойны всегда, напоминая небольшое озерцо.

Десятки кораблей уже пришли сюда и были вытащены на берег. Воины разбили свои шатры вокруг них и развели костры. Должны прийти еще десятки кораблей со всех концов Великого моря, от Итаки до Родоса, и от Пилоса до Гомоллы Фессалийской. Ахейцы, локры, беотийцы, минийцы, абанты, критяне, этолийцы, мирмидоняне… Множество племен и вождей ждут здесь. Кто-то явится по приказу ванакса, кто-то — исполняя давнюю клятву, а кто-то и вовсе из-за жадности к крови и добыче. Все эти люди хорошо понимали друг друга, их наречия были близки. А потому-то весть о старинном пророчестве перелетала от костра к костру, и от отряда к отряду, порождая в воинах недовольство. Никто из них не хотел идти против воли богов. Это было первое, о чем узнал царь Агамемнон, когда прибыл в Авлиду.

— Что там за шум? — недовольно спросил ванакс своего слугу, который вошел в шатер намного торопливей, чем того требовали приличия. Даже поклон его показался царю быстрым и небрежным. Ванакс подавил вспыхнувшее было желание разбить ему морду. Наверное, у слуги имеются на то веские причины.

— Воины, господин! — ответил бледный как мел слуга. — Они отказываются идти в поход, великую жертву требуют.

— Мы принесем в жертву десять быков, — непонимающе посмотрел на него царь. — Так всегда делается. Чего они еще хотят?

— Они говорят… — слуга невольно проглотил набежавшую слюну. — Они говорят, что нужно человеческой жертвой умилостивить богов.

— Ну и умилостивим! — Агамемнон начал гневаться. — Зарежем раба какого-нибудь, да и делу конец.

— Не согласятся они на раба, — замотал головой слуга. — И даже на царское дитя, рожденное рабыней, не согласятся. Говорят, какое-то старинное пророчество есть. Пусть владыка выйдет к воинам и послушает их сам.

Агамемнон, закипая гневом, откинул полог шатра и вышел на улицу, прикрыв глаза от слепящего солнца. Его ставку окружили тысячи воинов, которые смотрели на него с немым ожиданием.

— Чего вам? — сварливо спросил Агамемнон, по хребту которого побежал ледяной холодок. Даже простые копьеносцы из диких земель смотрели на него так, как будто он был что-то им должен.

— Жертва, царь! — выкрикнул один из них, крепкий мужик с вытекшим глазом, и плешивый, как коленка. — В жертву принеси плоть от плоти своей, иначе не будет нам удачи в том походе.

— Да вы спятили, что ли? — заревел царь, обводя воинов наливающимися кровью глазами. — Мне своего сына зарезать нужно, чтобы вам не страшно было на войну пойти?

— Сына резать не нужно, — рассудительно ответил тот же воин. — Он у тебя один. Дочь принеси в жертву богам, иначе воины не пойдут с тобой. Дочерей у тебя три.

— Ты кто такой? — прохрипел Агамемнон, с ненавистью разглядывая воина.

— Я Калхас, — с достоинством ответил тот. — Я всегда правду в лицо говорю!

— Тебе, наверное, за это глаз выбили? — усмехнулся царь, но никто не засмеялся.

— Я глаз в битве потерял, — гордо подбоченился воин. — Не тебе меня в этом упрекать, царь. Я от боя не бегаю, но против воли богов не пойду. И никто из этих воинов не пойдет! А боги говорят, что царевна или царевич должны на жертвенный камень возлечь.

Агамемнон, сердце которого сжалось от горя, оглядел буйное людское море. Он цеплялся взглядом за равнодушные глаза, и ни в ком не встретил сочувствия. Этим людям было плевать на его боль, они верили в пророчество.

— Десять красивых рабынь в жертву принесу! — крикнул Агамемнон, но его голос потонул в возмущенных воплях. — Пятьдесят! Сто! Сто рабынь! Неслыханная жертва! Небывалая!

Агамемнон пытался перекричать людское море, но он не слышал даже сам себя. Чутьем человека, который правит уже много лет, он ощутил тщетность своих стараний. Они с места не сдвинутся, пока не получат желаемого. Он не