Тот, кто пришел из завтрашнего дня (1-11часть) - Алёна1648

комок, он не мог игнорировать этот сигнал, этот звук. Это было не просто случайность. Это было послание, чей-то шаг в их мир, шаг, который говорил, что кто-то контролирует их каждый шаг.

Николай мгновенно напрягся, его тело стало напряжённым, и в этот момент Мирослав заметил, как он начинает двигаться. Он знал этот взгляд — взгляд омеги, который чувствует приближение угрозы, но вместо того чтобы убежать, готов принять её. Он чувствовал в нём напряжение, скрытое за внешней спокойной позой. Николай отодвинул занавеску, чтобы заглянуть наружу. Мирослав мог только смотреть на его спину, ощущая, как его собственное дыхание становится поверхностным, как его тело само отреагировало на опасность. Его инстинкты, омегические инстинкты, заставляли его волноваться, но он знал, что не может действовать, не может контролировать. И поэтому оставался сидеть, только сжимая кулаки.

Николай осторожно посмотрел через окно, его движения были аккуратными, но с налётом напряжения, как будто он уже был готов ко всему. Через несколько секунд, когда тишина стала ещё более настораживающей, он произнес тихо, но с какой-то недоверием:

— Никого.

Мирослав не мог поверить в эти слова. Он знал, что Николай, как и он, ощущает мир, который может быть скрыт, где не всё так очевидно, как кажется. Мирослав почувствовал, как воздух в комнате стал плотным. Он знал, что они оба не могут избежать того, что приближается. Он не мог не задать вопрос, который был у него в голове, не мог не выразить того беспокойства, которое нарастало в нём:

— Ты уверен?

Ответа не последовало, но напряжение не исчезло. Вместо этого раздался третий стук, чёткий, отчётливый, как если бы кто-то уже знал, что они были готовы к этому. Этот стук был знаком — знаком того, что с ними не так. Это было не просто испытание, это был момент, когда их инстинкты омег должны были столкнуться с чем-то, что они не могли контролировать. Мирослав замер, почувствовав, как его тело отзывалось на этот момент. Страх, неумолимый и древний, зацепил его, не давая ни малейшего шанса на спокойствие. Он почувствовал, как его тело начинает реагировать на происходящее, как инстинкты требовали быть готовыми, но он был не готов.

Николай и Мирослав замирают. В этот момент время словно остановилось. Они оба чувствуют, как мир вокруг сужается, как напряжение между ними, эти невыразимые, не всегда ясные ощущения, становятся настолько очевидными, что ни один из них не может больше игнорировать, что с ними происходит. Этот момент был кульминацией, моментом, когда их сила, их подчинение, их место в этом мире, всё это становится уязвимым. Мирослав знает, что теперь они не могут просто вернуться назад.

Стук в дверь снова раздался. Чёткий, ровный, отчётливо измеренный, как будто часы сами решили начать отсчёт, продлевая этот момент неопределённости, с каждым ударом приближая их к неизбежному. Мирослав и Николай переглянулись. В этот момент взгляд, который они обменялись, был не просто взглядом двух людей, ожидающих. Это был взгляд, полный вопросов, ответов на которые они оба не могли найти. Было что-то в этом взгляде — как будто оба пытались увидеть друг друга насквозь, пытаясь понять, кто из них на самом деле готов встретиться с тем, что пришло за ними, а кто просто боится сделать первый шаг в темноту. Не было слов. Но каждый из них знал: этот момент — и их внутреннее состояние — не имели обратного пути.

Николай не отводил взгляда от двери. Его тело было напряжённым, и в этом напряжении было что-то от животного инстинкта. В нём был тот самый момент, когда неважно, что ты чувствуешь, что ты думаешь. Инстинкты омеги, которые всегда подчинялись более сильным, сейчас выдавали реакцию, точно рассчитанную на момент возможной угрозы. Никто из них не мог отмахнуться от этого — просто потому, что каждый из них знал, что находится на грани. Здесь не было места для слабости, не было места для сомнений. В этом мгновении, где всё становится зыбким и неопределённым, никакие слова не могли бы передать всей глубины того, что происходит. Это было не просто ожидание — это было столкновение внутренних миров двух омег, которые всё больше ощущали своё подчинение, но, в то же время, жаждали выйти за пределы этих невидимых границ.

Звуки от третьего стука пробили тишину, как молот, ударивший по пустоте. Он был громким, и каждый из них чувствовал, как он отзвучал в их теле, заставив их сердцебиение замедлиться. Этот третий стук был не просто следствием происходящего. Это было не просто подтверждением того, что они оба стояли перед чем-то, что нельзя было избежать. Нет, это был момент, когда они оба поняли, что кто-то за дверью знает их слабости, их тревоги, и теперь проверяет их на прочность. Это было испытание — не только физическое, но и психологическое, где каждый жест, каждая мысль и каждое дыхание становились частью игры, в которой не было спасения.

Мирослав чувствовал, как его тело сжимается, как его мышцы напряжены, и как его инстинкты омеги, подавленные раньше, сейчас начинают давать о себе знать. Они были частью него, этой невидимой силы, что заставляла его подчиняться, чувствовать себя слабым, чувствовать беспокойство даже за то, что могло быть не так страшно, если бы он не был омегой. Он смотрел на Николая, видя, как тот, казалось бы, сдерживает своё волнение, как его рука, медленно, но уверенно, приближается к карману, где скрыто оружие. Николай был омегой, но его инстинкты были закалены. Он не был беззащитен, но и он не мог избавиться от того давления, что лежало на его плечах.

Мирослав выдохнул, его дыхание было тяжёлым, как будто весь воздух в комнате стал плотным и тяжёлым, как если бы даже пространство было против них. Он знал, что сейчас настал момент, когда он не мог оставить всё так, как есть. Слова Николая не требовали ответа, но ответ всё равно пришёл, вырвавшись из глубины груди:

— Что будем делать?

Это был не просто вопрос. Это было испытание, не только для Николая, но и для него самого. Он чувствовал, как его сердце сжимается, как инстинкты омеги заставляют его встать на колени перед этим выбором, который висел в воздухе. И в этом выборе, в этой остановившейся тишине, не было возможности для колебаний. Он понял это, понял, что их инстинкты больше не могут быть укрощены.