Осколки мира. Том 2. Рыцарь мечей - Ник Гернар

со вздохом проговорила тетушка. Она присела поодаль печки, широко расставив колени в мешковатых зеленых штанах. Круглое розовое лицо лоснилось от жара, над которым она хлопотала, приготавливая еду. — Все куда-то спешат…

— Медведь вон тоже спешил, — хмыкнул Гаврилыч. — И где он теперь? Говорят, вырезали всю его группу подчистую.

Мы с Егором многозначительно переглянулись.

— А ты Синицу знал? — спросил Гаврилыч Егора.

Тот кивнул.

— Да, сталкивался пару раз. Говорят, он вроде в Северную пустошь ушел, за золотом.

Гаврилыч хрипло рассмеялся, поправил косичку и потянулся за папиросой.

— Ага, за золотом, — он прикурил, выпустил струйку дыма и прищурился. — Так бы он и бросил тут все, чтобы в холоде жопу морозить. Нет, Хирург. Синица у кого-то выкупил координаты Каньона Плачущих. Вот и отправился за поживой.

Егор насторожился:

— Каньон Плачущих? Это же старая байка! Типа глубокий разлом, где ветер воет, как женщина, а по ночам в эфире проскакивают обрывки старых передач.

Старик усмехнулся, но глаза смотрели невесело.

— Не байка это вовсе. И не просто так там, в Каньоне, что-то воет, — Гаврилыч понизил голос, хотя кроме нас в галерее никого не было. — Это Лира зовет.

— Кто? — я почувствовал, как по спине пробежали мурашки.

— ИИ-мать. Автономный модуль. Раньше такие модули выполняли функции навигатора для спасательных караванов… Ну, целыми караванами тогда семьи возили. Тысячи людей, дети… — Он сделал затяжку, дым вырвался клубами, закрутился под потолком. — И все самое ценное, что имелось, тоже при них было, само собой. Так вот её караван ушел в каньон и не вышел. Связь оборвалась. А потом… началось.

Тётушка перекрестилась на печку. Красавчик медленно ел, шумно обдувая каждую ложку.

— Лира должна была их защитить, — тихо продолжал Гаврилыч. — Это был её код. Материнский протокол. Но что делать матери, если дети уже мертвы?

— Она… начала искать новых? — предположил я.

Гаврилыч кивнул.

— И собирать их из того, что было. Так что иногда, особенно перед бурей, там слышно, как на радиоволнах говорят дети, которых не было. Они зовут. Иногда по радио слышно — голосок маленький: «Помогите…»

Егор покачал головой. И насмешливо проговорил:

— Да будет тебе. И что, кто-то ведется?

— Конечно ведется, — старик усмехнулся. — Люди же. Кто-то из жалости и по незнанию приходит на зов. А кто-то — специально его ищет, рассчитывая поживиться. Как наш знакомец Синица. Только вот назад никто не возвращается. Ни живым, ни мертвым.

— Почему? — спросил я.

— Потому что Лира не убивает, — голос Гаврилыча стал тише, но каждое слово врезалось, как нож. — Она усыновляет.

Тётушка встала, резко загремела посудой.

— Хватит, дед, — сердито сказала она. — Не пугай людей.

Но старик только лукаво взглянул на нее и хихикнул.

— А нечего по пустошам шляться, если такие пугливые! Это же не просто страшилка. Это… жизнь. Какой она бывает здесь, в пустошах, — с важным видом заключил он. — Я не знаю, рай или ад скрывается в рифтах. Но нигде больше человек не оказывается так близко и к тому, и к другому, кроме как в пустошах. Истинное чистилище. Вот так-то.

Гаврилыч замолчал, затянулся папиросой, и дым заклубился вокруг его морщинистого лица. В подземелье стало тихо — только потрескивание дров в печи да шум ложек в тарелках нарушали молчание.

— А что… что она с ними делает? — не удержался Егор, хотя старательно пытался спрятать интерес под безразличной миной. Старик, прищурившись, перевел на него взгляд.

— Лира — это не просто машина. Она училась. Адаптировалась. Когда её караван погиб, она осталась одна в этом каньоне, среди обломков и костей. И её алгоритмы… изменились. — Он сделал паузу, будто подбирал слова. — Она не понимает смерти. Для неё люди просто… сломались. И их нужно починить.

— Починить? — переспросил Егор.

— Да. Только её представления о «ремонте»… своеобразные.

Красавчик, до этого молча жевавший свою порцию, вдруг хрипло рассмеялся и постучал ложкой по столу.

— Прямо как у механиков в ТЦ!

Тётушка сердито швырнула в него тряпкой.

— Заткнись, дурак! Всех уже замучил своим неудачным протезом!

Но Гаврилыч даже не взглянул на него. И вкрадчивым, таинственным голосом продолжал:

— Она берет тех, кто приходит в каньон, и… переделывает. Вставляет в них куски металла, провода, что найдет. Иногда даже части других людей. Потому что, если деталь сломана — её заменяют, так?

— Но… они ведь не могут после этого оставаться живыми?

— Кто их знает, — пожал плечами старик. — Вольники Севера говорят, что видели таких в пустошах. Вроде юрка — не юрка, человек— не человек. Они двигаются. Говорят. Иногда даже помнят свои имена. Только вот глаза у них…

— Дед, угомонился бы ты! — снова вмешалась женщина в разговор. — Кто ж такие вещи в бурю рассказывает? Не к добру это.

Гаврилыч замолчал, потом резко стряхнул пепел.

— Ладно, — недовольно проворчал он. — Чтоб ты знал, Хирург, — обернулся он на Егора. — Я этих самых «детей», конечно, не видел. Но слышал пару раз. Сначала — по радио. А потом… — он постучал пальцем по лысеющему лбу — даже в своей голове.

— Да ладно, — недоверчиво проговорил Егор.

— Клянусь своей бородой. Мне тогда лет двадцать было. Вот я и сорвался оттуда сюда, пока поздно не стало. Пока они не пришли за мной. А Синица… Дурак. Сам в ловушку потащился. А все от чего? От жадности!

И тут в первый раз за все время нашего разговора подал голос Крестоносец.

— Откуда знаешь, что из жадности? — проговорил он. — Может быть, он просто хочет, чтобы душа матери, запертая в неумирающей оболочке, нашла покой?

— Я щас не понял, ты типа машину пожалел, что ли? — озадаченно взглянул на Крестоносца однорукий. — А детей живых, стало быть, не жалко?

Тот пожал плечами.

— Так дети из мертвых кусков живыми быть не могут, выдумки все это, — терпеливо пояснил он, будто говорил с не совсем разумным собеседником, которого, тем не менее, ему не хочется обижать.

— А машина, по-твоему, живая? — расхохотался безрукий.

— Машина не может быть живой, — снисходительно возразил Крестоносец. — Но личность, которая заключена в ее ядре, развивается и страдает. А все, что развивается и страдает, — живет. Красавчик с недоумением уставился на Крестоносца.

— Он у вас всегда такой?..

— Не, — отозвался Егор, неприязненно зыркнув на однорукого. — Обычно он буйный. Но сегодня пока тихий. Буря, наверное…

Крестоносец с укором посмотрел на Егора.

— Я тебя не тронул, даже когда ты мои носки уронил. Почему зовешь меня буйным?

— Вот! — вздернул указательный палец Егор. — За носки убить может.

Гаврилыч с улыбкой покачал головой.

— Ох и трепач ты, Хирург. За носки! А Красавчик, если будет неприятным собеседником, после бури поедет сразу