Страж Ордена 2 - Никита Васильевич Семин

Ульяна же становилась хозяйкой дома. С утра она садилась за прялку, превращая пучки «измененной травы» в тонкую, прочную, едва искрящуюся нить. Затем ее быстрая игла начинала свой танец, выводя на грубой холстине защитные руны с точностью, которой позавидовал бы иной картограф. Она освоилась, перестала вздрагивать от каждого моего слова и теперь работала с уверенностью опытной, знающей свое дело мастерицы. Моя магическая «плитка» больше не вызывала у нее суеверного ужаса, и к обеду дом наполнялся запахом весьма вкусной, хоть и без изысков, еды.

Вечерами мы собирались в мастерской. Это были наши «производственные совещания». Я, при электрическом свете, брал готовую, расшитую Ульяной рубаху и аккуратно, как ювелир, вплетал в центральные узлы узора пойманных Семёном «светлячков». Затем — короткий импульс Силы, вспышка изумрудного света, и очередной предмет защитной экипировки отправлялся на полку. За три дня мы создали больше десятка защитных рубах для работников. Подготовленный периметр — это хорошо, но никто не застрахован от случайностей. А рубахи как раз и были этой самой страховкой. Если работник захочет отойти «в кустики», уйдя на мгновение из безопасной зоны, или не вовремя разрядится один из амулетов, вот на такие случаи и нужны рубахи.

Дом обживался. На окнах появились простые занавески. Семён, в свободное время, сколотил из оставшихся досок грубый, но прочный стол и пару лавок себе в комнату, да во дворе посидеть. Ульяна где-то раздобыла глиняных горшков, и теперь в них росла какая-то зелень. Это переставало быть просто крепостью. Это становилось домом.

На исходе третьего дня, глядя на эту мирную, почти идиллическую картину — Ульяна штопает рубаху, Семён чистит оружие, а в углу мерно гудит главный аккумулятор, я позволил себе на мгновение расслабиться. Тишина. Покой. Никто не лезет через забор, никто не пытается поджечь или нашпиговать стрелами. Почти… нормальная жизнь.

«Странно. Слишком тихо, — подумал я, и по спине вдруг пробежал холодок. — Слишком спокойно. Голицын — не тот человек, который прощает унижение. Ерофеев — не тот, кто забывает убытки. Эта тишина… она неестественна. Как в лесу, перед появлением хищника».

Я поднялся и подошел к окну, глядя на темную, молчаливую стену леса. Затишье кончалось. Я чувствовал это нутром. Что-то должно случиться…

* * *

Князь Голицын сидел в полумраке своего кабинета, вертя в пальцах бокал с темно-рубиновым вином. Он слушал. На ковре перед ним, съежившись, стоял один из наемников — тот самый, которого он посылал недавно на вылазку. Звали его Мартын Рафаилович Скобленщиков, бывший унтер-офицер, спасенный князем из скверной истории с казенными деньгами. Второй ждал снаружи — нервы его сдали окончательно.

— … и вот, как только я занес ногу над забором, ваше сиятельство… оно и появилось, — бормотал наемник. Голос его дрожал. — Не зверь, не человек… Тень! Черная, безглазая, будто из самого ночного ужаса соткана! Как подлетела она, значит, ко мне, да как глянет пустыми глазищами… клянусь вам, кровь в жилах стынет! Я… я бежал, не помня себя.

Голицын сделал глоток. Его лицо было непроницаемо, хоть внутри полыхала натуральная огненная буря.

— Ты трус, — наконец, спокойно сказал он.

— Да какое там, ваше сиятельство! — взмолился бывший унтер. — Я на Кавказе под пулями ходил, горцев резал — и то так страшно не было! Против ножа — нож, против пули — пуля. А против этого — что⁈ С голыми руками не пойдешь!

Он замолчал, а затем, набравшись отчаянной смелости, протянул вперед руку.

— И вот еще… оно, видать, прокляло меня. Вот, извольте видеть!

Мартын Рафаилович протянул руку. На тыльной стороне его ладони, там, где кожа была грубой и обветренной, алело уродливое красное пятно. Оно было небольшим, но выглядело воспаленным и нездоровым.

Голицын поставил бокал и подошел ближе. Он наклонился, рассматривая пятно с холодным, отстраненным любопытством ученого, изучающего странный грибок. Будучи магом, пусть и неопытным, он почувствовал это — слабое, почти неощутимое, но чужеродное энергетическое «копошение» под кожей наемника. Дурная кровь? Зараза?

— С тех пор появилась эта штука, и начал я, ваше сиятельство, сильно слабеть! — печально произнес Мартын Рафаилович,

— Глупости, — с брезгливой усмешкой произнес князь. — В лесу веткой оцарапался, вот и раздражение. Вытри сопли!

Он отошел к столу, давая понять, что инцидент исчерпан. Нда… Однако, этот Молниев — та еще каналья! Устроил себе охрану из каких-то духов, ни церкви не боится, ни светской власти! Да, лобовая атака на логово колдуна — дело гиблое. Нужна другая тактика. Тактика шакала, а не льва.

— Выше нос, Мартын! Раз уж ты боишься его призраков, — сказал князь, и голос его стал вкрадчивым, — я тебе, так и быть, дам добрую защиту. Сильнейший амулет, заговоренный столичными мастерами. Он сделает тебя невидимым для любой нечисти.

Наемник с надеждой поднял голову. Голицын мысленно усмехнулся. Никакого амулета у него, конечно же, не было — он даже не знал, от чего нужен амулет! Но какое это имеет значение? «Пусть верит, дурак. Страх — плохой советчик, а ложная храбрость заставит его лезть в самое пекло. А если сдохнет — невелика потеря. Найду другого. Таких, как этот унтер, в базарный день пучок за пятачок дают».

— Но задача твоя будет иной, — продолжил князь. — Вы больше не полезете через забор. Вы подойдете под покровом ночи и забросаете его дом вот этим.

Он кивнул на несколько пузатых бутылей с горючей смесью, уже заготовленных управляющим.

— Мне не нужен его труп. Мне нужен он сам — живой, обожженный, выскочивший из огня в чем мать родила. Когда он появится в дверях, твоя задача — всадить ему в ногу арбалетный болт. Не вздумай убивать его насмерть! Надо просто свалить его с ног. А дальше — моя работа.

Он посмотрел на наемника, и в его глазах блеснул холодный огонь.

— Я решил, что подчинять его сразу — слишком просто. Скучно! Этакий занятный субъект заслуживает особого отношения! Сперва я немного поиграю: сожгу его дом, запугаю его слуг так, что они разбегутся, визжа от ужаса. Я превращу его жизнь в ад, уничтожу все, что он построил. А вот когда он будет сломлен, когда он будет готов ползти на коленях и целовать мои сапоги, вот тогда я и предложу ему свой ультиматум. Или он становится моей ручной собачкой, или сгорает дотла вместе со своим проклятым лесом.

Он улыбнулся. Ему нравился этот план.