Страж Ордена 2 - Никита Васильевич Семин

В кабинете повисла тяжелая, звенящая тишина. Идея о том, что сквалыга-купец добровольно отпишет кому-то имущество, была столь смехотворной, что предлагать эту версию было просто верхом неприкрытого цинизма.

Вяземский медленно поднялся. Я видел, как в его глазах разгорается холодная, расчетливая ярость. Это было уже не просто нападение на какого-то колдуна. Это был прямой вызов — ему, Вяземскому, хозяину этого уезда. Столичный щенок на его земле, на его глазах, творил полный беспредел — отжимал собственность, засылал поджигателей, саботировал проект государственной важности.

— Хорошо, — произнес он глухо, и я понял, что Голицын доигрался. — Разбуди начальника полиции. И возьми с собой пяток самых крепких стражников. Мы едем к князю. Наносить визит вежливости.

Он посмотрел на меня.

— А ты, Михаил, поедешь с нами. Кажется, твоя… специфическая чувствительность… может нам сегодня очень пригодиться.

* * *

Особняк, который снимал Голицын, казалось, одним только видом внушал мысль о респектабельности его обладателя. Но на нас это не подействовало. Вяземский, чья ярость превратила его из кряжистого промышленника в разъяренного медведя, не стал дожидаться, пока лакей откроет дверь. Он просто кивнул своим гайдукам, и старый дуб с жалобным треском вылетел из петель. Мы ворвались внутрь, в тишину и полумрак, сопровождаемые лязгом оружия пятерых стражников.

Князя мы застали в его кабинете. Он сидел в глубоком вольтеровском кресле, в халате из темно-зеленого шелка, с бокалом вина в руке. В камине тлели угли. На его тонком, породистом лице не отразилось ни удивления, ни страха. Лишь ленивое, брезгливое раздражение, как у аристократа, чей уединенный вечер с книгой прервала ворвавшаяся в дом пьяная чернь.

— Степан Андреевич, — протянул он, изящно отставив бокал. Его голос был спокоен, но в нем звенела сталь. — Вы, кажется, забыли о приличиях. Врываться в дом дворянина вот так вот, без доклада… это дурной тон. Даже для Урала.

— К черту тон, князь! — прорычал Вяземский, тяжело ступая по персидскому ковру. Его лицо было багровым от гнева. — Ваши игры закончились! Ваши люди, — он ткнул пальцем в мою сторону, — пытались сжечь дом этого человека, саботируя тем самым дело государственной важности! Это пахнет изменой! И мы еще поговорим насчет захвата собственности купца Ерофеева!

Голицын медленно поднялся. Он был выше ростом, чем казался — худой, жилистый, как хищник. Холодный и острый, как осколок льда, взгляд уперся в лицо Вяземского.

— Мои люди? — он усмехнулся. — У вас есть доказательства, кроме бреда пойманных на дороге бродяг? А что до купца… Ерофеев добровольно передал мне свое имущество в качестве компенсации за нанесенное им оскорбление. Бумаги в полном порядке. Он волен уезжать, куда ему заблагорассудится.

— Мы найдем купца! — рявкнул Вяземский. — Мы допросим его семью, его приказчиков!

— Ищите, — пожал плечами князь.

Он был спокоен. Слишком спокоен. Он знал, что прямых улик против него нет.

Но я видел, как в его темных глазах плещется холодная ярость хищника, ждавшего момента для прыжка. И я решил предоставить ему этот момент. Нужно было, чтобы зверь показал свои клыки. Здесь и сейчас!

— Вы очень уверены в себе, князь, — сказал я тихо, но так, чтобы слышали все. — Но вы кое-чего не учли.

Голицын медленно повернул голову в мою сторону. В его взгляде промелькнуло удивление: «чернь» посмела заговорить!

— Ерофеев, может, и исчез, — продолжал я, глядя ему прямо в глаза. — Но его страх — нет. Я умею читать такие вещи. И я прекрасно «прочитал» тот ужас, что вы оставили в его душе, когда заставили подписать эти бумаги. Это почти материальный след. Как клеймо. И любой одаренный, обладающий хоть каплей чувствительности, сможет его увидеть.

Конечно же, я нагло, беззастенчиво лгал. Никакой «остаточный страх» я читать не мог. Но он-то этого не знал. Для него, «еще не столь искушенного» в мире магии, мои слова звучали как вполне реальная угроза: я недвусмысленно намекал, что существуют свидетельства, которые нельзя сжечь или спрятать.

— А теперь представьте, князь, — я позволил себе легкую, издевательскую усмешку, — что я опишу этот «след» в деталях в своем докладе для Комитета графа Шувалова. Уверен, его экспертам будет очень интересно изучить столь… необычный феномен давления на свидетеля.

Это был удар ниже пояса. Я не просто обвинял его. Я угрожал ему, апеллируя к новой, неведомой ему силе — к другим «одаренным», к тайной государственной структуре. Я показывал, что он больше не единственный хищник в этом лесу.

И он сорвался.

Выражение скучающего превосходства на его лице сменилось маской слепой, неукротимой ненависти. Он перешел в атаку.

Я почувствовал это раньше, чем увидел: тончайшую, почти невидимую нить чужой воли, метнувшуюся в мою сторону, как бросок паука. Я инстинктивно выставил ментальный щит, и нить, наткнувшись на него, бессильно отпрянула, будто коснулась раскаленного металла.

«Не выйдет, щенок», — мысленно усмехнулся я.

Но я был не единственной его целью.

Взгляд Голицына, холодный и пустой, всецело погруженный куда-то в себя, скользнул на Вяземского. И в тот же миг старый промышленник замер. Его багровое лицо побледнело, глаза остекленели, став пустыми и безжизненными, как у фарфоровой куклы. Рука его, толстая, мозолистая, неестественно, дергано потянулась к стене, где на ковре висела коллекция старинного оружия.

Я на секунду заколебался, не веря в такую наглость. «Вот ублюдок, — пронеслась в голове мысль. — Он не просто хочет убить меня. Он хочет, чтобы Вяземский убил меня, или же я, защищаясь, убил Вяземского. Хитро. Но предсказуемо».

Пальцы Вяземского-марионетки сомкнулись на рукояти тяжелой кавалерийской сабли. С лязгом, который резанул по нервам, он вырвал ее из ножен. Тело старого заводчика, неуклюжее, но полное скрытой мощи, развернулось ко мне.

— Убей его! — выкрикнул Голицын, указывая на меня. Его голос звенел от торжества.

Гайдуки Вяземского в ужасе отшатнулись, не понимая, что происходит. Их начальник, их покровитель, только что ставший марионеткой, с пустыми глазами и лицом, искаженным гримасой, которую он не контролировал, занес саблю для удара.

У меня не было времени. Атаковать Вяземского — значило исполнить план князя. Оставалось одно.

Бить по кукловоду.

Я проигнорировал свист тяжелого клинка, несущегося на меня. Шагнув в сторону, так что сабля со звоном ударила по полу, я выбросил руку вперед, целясь не в марионетку,