Страж Ордена 2 - Никита Васильевич Семин

а в того, кто дергал за нити. Короткий, злой, концентрированный удар чистой Силы сорвался с моих пальцев. Не молния, не кнут — именно сгусток воли, невидимый таран, направленный в его сознание.

Голицын вскрикнул — не от боли, а от неожиданности и шока, будто ему дали хлесткую пощечину по разуму. Его концентрация распалась, как разбитое стекло.

В тот же миг Вяземский замер с занесенной для нового удара саблей. Он моргнул, раз, другой. Пустота в его глазах сменилась сперва недоумением, а затем — яростью понимания. Он посмотрел на саблю в своей руке, потом на Голицына, и лицо его почернело от пережитого унижения.

— Взять его! — взревел он, и голос его был страшен. — Взять изменника!

Стражники, наконец очнувшись, бросились к князю. Но тот был уже готов. Один щелчок пальцами — и двое стражников, бежавших впереди, вдруг застыли, как вкопанные, а затем, развернувшись с тупым недоумением на лицах, выставили вперед свои ружья со штыками, преграждая дорогу остальным.

Пока в дверях кабинета шла нелепая свалка — стражники пытались обойти своих же товарищей-марионеток, которые, двигаясь с неуклюжей грацией сломанных игрушек, загораживали собой князя — Голицын, не теряя ни секунды, бросился к высокому венецианскому окну, выходившему в темный, заросший сад. С треском высадив раму плечом, он легко, как кошка, выпрыгнул в густые заросли вишни.

Когда стража, наконец, прорвалась и подбежала к разбитому окну, в саду было уже пусто. Лишь доносился удаляющийся треск ломаемых веток и чей-то далекий, испуганный вскрик.

Князь ушел. Вяземский стоял у разбитого окна, тяжело дыша, и смотрел в темный сад, куда только что ускользнул князь. Сабля все еще была в его руке. Он посмотрел на нее, и лицо его скривилось от отвращения. С лязгом он бросил клинок на пол.

— Мерзавец… — прохрипел он. — Каков мерзавец! Чтобы так… в душу лезть…

Он повернулся ко мне. Ярость в его глазах сменилась трезвым, холодным расчетом. Он только что на своей шкуре испытал, с чем мы имеем дело.

— Его нужно взять, Михаил, — сказал он твердо. — Любой ценой. Но как? Эта его способность… он же вертит людьми, как хочет! Пошлю за ним стражу — он их друг против друга натравит.

Он был прав. Против «марионеточника» такого уровня обычные солдаты были бесполезны. Они были для него не врагами, а оружием. Но, к счастью, князь не был сильным магом, и это давало нам шанс.

— У любой силы есть слабость, Степан Андреевич, — сказал я, подходя к нему. — Его дар требует абсолютной, ювелирной концентрации. Он должен, как паук, держать в напряжении каждую ниточку. Если эту концентрацию сбить… паутина рвется.

— И как же ее сбить? Молитвой?

— Молитва, конечно, не помешает, — усмехнулся я. — Но лучше всего — электричеством!

Подойдя к одному из стражников, все еще растерянно хлопавшему глазами, я взял у него из рук короткую, тяжелую дубинку с медным навершием. Это были те самые «электрические жезлы» производства фабрики Ерофеева, которые я видел у городской стражи. Какая ирония!

— Эти штуки у вас уже есть на вооружении, — сказал я, взвешивая дубинку в руке. — Вы просто не знали, как их правильно применять. Один короткий, но сильный разряд тока — и вся его тонкая ментальная конструкция летит к чертям. Он теряет контроль.

— Но он успеет перехватить того, кто подойдет к нему с этой дубинкой!

— Одного — успеет, — согласился я. — Двоих, тоже, но уже с трудом — сами видели. Но не троих, атакующих одновременно с разных сторон. Его разум, как и любой другой, не может сосредоточиться на трех целях сразу. Пока он будет пытаться остановить одного, двое других должны бить. Безжалостно. Не давая ему ни секунды на передышку.

И я изложил им азы тактики боя против «марионеточника», простые и очевидные для любого курсанта моей Академии. Для них же все это оказалось откровением.

Затем мы с Вяземским на скорую руку разработали план. По всему городу были разосланы патрули с четким приказом: князя Голицына брать живым, но при малейшем сопротивлении применять «жезлы».

Нашли его под утро. Он прятался в заброшенном каретном сарае на окраине города. Я присутствовал при захвате, держась чуть в стороне, как наблюдатель, но готовый прийти на помощь, если что-то пойдет не так.

Трое стражников ворвались в сарай. Голицын, загнанный в угол, попытался использовать свою силу. Я видел, как один из стражников замер на полушаге, его рука неестественно дернулась к пистолету на поясе. Но двое других, как их и учили, не колебались. Они бросились вперед, и два коротких, сухих треска вспороли утреннюю тишину.

Синие искры вспыхнули на шелковом халате князя. Его тело выгнулось дугой, глаза закатились. Он рухнул на грязную солому, дергаясь в конвульсиях. Контроль над первым стражником мгновенно пропал, и тот, моргнув, с ужасом уставился на пистолет в своей руке.

Дело было сделано.

Когда князя, связанного и все еще слабого после разряда, выводили из сарая, наши взгляды встретились. В его глазах больше не было аристократического высокомерия — лишь чистая, концентрированная, бессильная ненависть. Конечно, он сразу понял, кто именно был автором этого простого, но эффективного плана.

— Еще встретимся, мерзавец! — прошипел он, в бешенстве глядя на меня.

— Жду не дождусь, князь — с усмешкой произнес я.

Голицына, как простого разбойника, бросили в камеру в городском остроге, выставив у двери тройной караул. Солдатам строго приказали следить друг за другом: если князь сможет установить ментальный контроль над одним из них, двое других должны будут привести его в чувство. Вяземский, убедившись, что угроза нейтрализована, отправил срочную депешу в Пермь, губернатору. Судьба князя теперь решалась не здесь. Его ждал долгий путь в Петербург, в казематы Тайной канцелярии. А я… я мог наконец вернуться к своим делам.

Когда я вернулся в деревню, усталый, но довольный, оказалось — меня ждал сюрприз. Возле моего дома, напротив ворот, стояла незнакомая бричка, а у крыльца прохаживались двое.

Один был пожилой, сухой, как осенний лист, старик с лицом, изрезанным морщинами, как карта старых дорог. Он был одет в добротный, но старомодный сюртук, а в его руках была толстая папка с чертежами. Рядом с ним, почтительно, но без подобострастия, держался молодой человек лет тридцати, крепко сбитый, с цепким, умным взглядом и руками, привыкшими не только к перу, но и к молоту.

Увидев меня, спешивающегося с Бурана, старший из