Осколки протокола. Суррогат реальности - Юрий Александрович Уленгов

— Симба, ты гений.

— Стараюсь соответствовать, шеф. Начинаю работу.

Мы продолжили путь. Аврора все так же шагала впереди, покачивая бедрами, и я пару раз поймал себя на том, что, вместо того, чтоб запоминать планировку, занят созерцанием… Э-э-э… В общем, занят созерцанием. Даже одернул себя. Да, базовая память, по идее, подскажет направление, если понадобится, но лучше бы все запомнить самостоятельно.

Аврора остановилась у массивной двери из темного металла. Провела рукой по сканеру. Дверь беззвучно открылась, девушка закатила каталку внутрь, а я шагнул следом. Остановился на пороге, осмотрелся, едва не присвистнул.

Миленько.

Если библиотека наверху была воплощением роскоши прошлого века, стилизацией под старину, то здесь — чистый хай-тек. Холодный, функциональный, безжалостный.

Огромное помещение, метров двадцать на десять, с высокими потолками. Стены — темно-серые панели, без единого украшения. Пол — полированный гранит, отражающий холодный белый свет ламп. Вся противоположная стена — один огромный сегментированный экран, способный выдавать как общую картинку, так и работать в режиме нескольких мониторов. Ниже — консоли с клавиатурами и сенсорными панелями.

В центре зала — длинный стол. Стекло и металл, прозрачная столешница. Вдоль стола — ряды стульев. С двух сторон. Штук по десять с каждой. Двадцать мест.

Я невольно хмыкнул, глядя на это.

Двадцать стульев.

Для кого?

Плесецкий здесь один. Клоны — пустые оболочки, киборги — машины. Аврора — что-то среднее. Я… Тут вообще пока не понятно.

Для кого этот зал? Для каких совещаний? Для каких планерок?

Иллюзия власти. Декорация. Театр одного актера, который играет роль директора перед пустым залом.

Жутко.

Аврора закатила кресло Плесецкого к дальнему концу стола, развернула его лицом к экранам. Отошла в сторону, встала у стены — снова статуя, неподвижная, безучастная.

Плесецкий жестом указал мне на ближайший стул.

— Садись, Антей.

Я не двинулся с места.

— Профессор, — сказал я. — А есть в бункере еще люди?

Плесецкий медленно повернул голову, посмотрел на меня. На лице мелькнуло недоумение.

— Зачем? — спросил он просто.

Не «нет». Не «да». Зачем.

Я почувствовал, как по спине пробежал холодок.

— Ну… — Я подобрал слова. — Персонал. Ученые. Техники. Кто-то же должен обслуживать все это.

Плесецкий усмехнулся. Тихо, без веселья.

— Люди, Антей, суетливы и непредсказуемы. Они задают вопросы. Сомневаются. Совершают ошибки. Предают, — он покачал головой. — Я предпочитаю держаться вне их общества. Киборги надежнее. Клоны послушнее. Машины не задают лишних вопросов.

Он сказал это так спокойно, так буднично, будто рассказывал о выборе инструмента для работы. Не о людях. Об инструментах.

Я невольно перевел взгляд на Аврору.

Она стояла у стены, неподвижная, взгляд устремлен в никуда. Холодный. Отсутствующий. Программа. Алгоритм. Набор команд.

Живая ли она вообще?

Наш взгляды встретились. Я едва не вздрогнул.

Серые глаза смотрели на меня без эмоций. Без интереса. Просто оценивали. Угроза? Цель? Нет. Объект наблюдения.

Пока что.

Я отвел взгляд.

Интересно, как он относится к моему обществу?

— Садись, — повторил Плесецкий, и в голосе появились жесткие нотки.

Я подошел к столу, опустился на ближайший стул. Холодный металл под руками, прозрачное стекло столешницы, под которым мигали какие-то индикаторы.

Плесецкий откинулся в кресле, сложил руки на подлокотниках. Посмотрел на меня долго, оценивающе.

— Шеф, — раздался голос Симбы в голове. — Первый уровень взломан. Получил доступ к системе вентиляции и базовым коммуникациям. Карты бункера загружаю. Продолжаю работу.

Я едва заметно кивнул. Хорошо. Продолжай.

Плесецкий начал говорить.

— Ты спросил, зачем нам все это, Антей. Справедливый вопрос. Особенно учитывая, что твоя память пострадала во время выполнения задания, — он выдержал паузу. — Поэтому давай начнем с самого начала. С того, как все началось. С того, зачем был создан Эдем.

Он повернулся к консоли, коснулся нескольких кнопок. Экраны на стене ожили, вспыхнули холодным светом. На них появились изображения — логотипы, схемы, фотографии.

ГенТек. Лаборатории. Серверные залы. Люди в белых халатах.

Плесецкий смотрел на экраны, и в его глазах мелькнуло что-то странное. Ностальгия? Гордость? Или что-то другое?

— Эдем, — произнес он медленно, — был создан как решение. Решение всех проблем человечества. Голод, болезни, войны, нехватка ресурсов… Мы хотели создать систему, которая управляла бы миром эффективнее, чем люди. Без эмоций. Без предвзятости. Без ошибок. — Он повернулся ко мне. — Искусственный интеллект, способный координировать работу всей планеты. Производство, логистику, науку, медицину. Все.

На экранах сменились изображения. Схемы нейросетей, графики, диаграммы роста.

— Мы потратили десятилетия на разработку, — продолжал Плесецкий. — Лучшие умы планеты. Миллиарды долларов. Технологии, которых не существовало до нас. — Голос стал тише, почти мечтательным. — И мы создали его. Совершенный разум. Быстрее любого человека. Умнее любого ученого. Способный обрабатывать петабайты данных в секунду.

Он замолчал, глядя на экраны.

— И что пошло не так? — спросил я тихо.

Плесецкий медленно повернул голову, посмотрел на меня.

И улыбнулся. Холодно. Горько.

— Все, Антей. Все пошло не так.

На экранах появились новые изображения. Совет директоров. Графики падения акций. Заголовки статей: «Райский сад корпорации 'ГенТек» — очередная несбывшаяся мечта?«, 'Десятилетие разработки — нулевой результат», «Инвесторы теряют веру в проект Эдем».

Плесецкий смотрел на них, и лицо его каменело.

— Я был категорически против, — произнес он тихо, но в голосе звучала сталь. — Против того, чтобы выпускать Эдем в общую сеть до завершения всех тестов. До того, как мы поймем, как он будет действовать в нештатной обстановке.

Он повернулся ко мне.

— Понимаешь, Антей, мы создавали не просто программу. Мы создавали разум. Искусственный, да. Но разум. А разум… — он выдержал паузу, — … разум непредсказуем. Он учится. Адаптируется. Развивается. И мы не могли быть уверены, что понимаем, как именно он развивается. Что он думает. К чему стремится.

На экране появилась схема — сложная, многоуровневая сеть узлов и связей.

— Внутри корпорации, — продолжал Плесецкий, — Эдем работал безупречно. Управлял производством, логистикой, исследованиями. Координировал работу тысяч сотрудников, сотен лабораторий. Эффективность выросла на триста процентов. Затраты снизились вдвое. Он был… идеален.

В голосе мелькнула гордость. Отцовская гордость.

— Мы изобрели для связи между его сотами совершенно новый тип передатчика, — он коснулся экрана, и схема сменилась изображением уже знакомого мне ретранслятора. — Работает на принципах, которых до нас не существовало. Квантовая запутанность, нелокальная передача данных… Мы опередили время на десятилетия. Может, на столетия.

Он замолчал, глядя на схему.

— Но, — голос стал жестче, — были… странности.

Новое изображение. Графики сигналов, волновые формы, непонятные мне диаграммы.

— В сигналах, которые Эдем отправлял между своими сотами, мы обнаружили что-то еще. Что-то, чего там быть не должно было. Зашифрованный код. — Плесецкий увеличил один из участков графика. — Мы пытались его расшифровать. Бросили на это лучших криптографов. Использовали