Либелломания: Зимара - Н. Мар

На этих словах я почувствовала, что погружаюсь в обморок, испугалась — и очнулась носом в воротнике Кая, в кольце его рук, всё-таки не успев упасть. Ноги дрожали от бедра до кончиков пальцев. Бритц потрогал мой нос и пульс и зачем-то залез за шиворот.

— Ты потеряла много крови? Или что? Эмбер, почему ты такая холодная?

— Я активировала… капсулу диануклидов, когда напали жорвелы.

— Что активировала? — не понял Кайнорт.

— Эссенцию, которая бомбардирует митохондрии и выжимает максимум сил. Но процесс неуправляемый. Ещё этот диаблокатор… И вот я больше не диастимаг, — я коснулась витража, напряглась, но ледяные узоры с другой стороны остались невредимы. — Видишь? Ничего больше не могу. Диастиминов больше нет.

Не вышло даже разморозить фрукт на древней ветке. Кай забрал его у меня и выбросил.

— Но ведь так не бывает, кажется.

— Меня тоже так учили. Но бывает, бывает, магнум Джио всё потерял после этой инъекции. Я знаю, Кай, так не со всеми случается, — я опять прижала ладони к стеклу. — Доктор Изи сказал, есть вероятность… Но я ничего, ничего не могу.

— Ну и наплевать, — он убрал мою руку с витража и сунул себе за пазуху. — Перестань. Жила же ты девятнадцать лет не управляя водой, и ещё проживёшь. Погляди на меня — пятьсот лет собой не управляю, а ты из-за воды…

— Мне не силы жалко. Я не… не как слабак Джио, я просто… бесполезна здесь без диастимагии.

— У тебя озноб, надо шевелиться, чтобы поднять температуру.

Он потянул меня в заросли серого цветника. Листья осоки шуршали на моём лице. Но они были холодны, и Кай повёл меня в розарий, где бутоны едва доходили мне до груди. Они жались к нам, цеплялись древними шипами, чтобы согреться хоть капельку. Я едва передвигала ногами, но мысли просились наружу, распирали, исторгались, как из вулкана:

— А после урагана что? Жорвелы будут сторожить нас до скончания века.

— Признаться честно, у меня есть план, в который ни капельки не входит диастимагия аквадроу, но…

— Так и будут сидеть на куполе и ждать, ждать, пока мы не сдохнем от голода, — не помня себя, я вырвала руку из тёплой парки Бритца, забралась под стол с разбросанными розами, срезанными для древних букетов, и прижала коленки к ушам.

— Я говорю, план. Есть у меня, — отчётливо произносил Кай какие-то слова. — Но ты…

— Ты не можешь летать… Как, как мы спасём детей?

— … но ты не готова его выслушать.

— Что-что? — я вскинула на него замутнённый взгляд. — Ты сказал, план?

— Тебе показалось, — он сел на корточки и заглянул ко мне под стол, улыбаясь.

— А если выберемся — мне придётся стать киборгом, — забормотала я, вздрагивая от падающих стекляшек всякий раз, когда жорвелы били клыками в купол. — А потом роботом. А потом Пенелопа меня оцифрует… если захочешь.

Кайнорт протянул руку под стол и взял мои пальцы, и я поняла, что:

1. Я не чувствую их от напряжения.

2. Он ещё никогда не брал меня за руку. Это было восхитительно, и я уставилась на наши руки, как на что-то феноменальное.

— Послушай меня, любимая Эмбер. Кто бы ни прорывался теперь к сфинксу, ему всё равно придётся пережидать тот же самый ураган. Он штормит уже шесть часов, значит, Деус просто не могла успеть на кинежансе вперёд нас. А всего скорее, она ещё катит по пустыне. В худшем случае мы все доберёмся одновременно, а против нас с тобой у одной Деус нет шансов. Эмбер, сейчас тебе нужно прийти в себя.

— Не могу.

Он выцарапал меня из-под стола, мёртвую, как розы, и усадил на краешек. Белые и красные бутоны катались, стучали шипами и звенели. То, что мы творили потом, было так не вовремя, не к месту, но… боже мой, как нужно и правильно: распахнутые воротники, разорванные молнии на куртках, пальцы в волосах и под толстовками.

— Чувствую себя некромантом, — мурлыкал Кай за моим ухом, катая горячую бусину языком по моей шее. — Твоя кожа словно мята на вкус, приперченная пеплом и нестерпимо холодная. Мне нравится, но надо поднять температуру.

Тёмный огонь пробирался мне в кости. Кайнорт оставил мою шею и грудь тлеть на морозе не чувствуя больше холода, спустил мои брюки и встал на колени.

— Кай, на нас жеж-ж… жорвелы смотрят…

— Им всё равно, они размножаются почкованием, — донеслось почти из-под стола.

Никто в мире не знал, так ли это. Но я пробормотала: «Да, точно…», и два злодея продолжили оскорблять чудовищ в лучших чувствах жажды крови и голода. Столешница дрожала из-за меня, а я — из-за маленькой бусинки в горячем языке. Он не давал моим коленям свестись от конвульсий, и я умирала, рождалась и опять умирала в острой эйфории. Хрустнул и осыпался игледяной витраж. Жорвелы прилипли к стеклу над моим запрокинутым лицом, их щупальца распластались и шарили по куполу. В макабрическом сиянии тусклых стекляшек зимнего сада Кайнорт возвращал мне живую, нормальную меня. По-животному резко и неблагоразумно естественно. В этот раз он не исследовал врага, не остерегался смерти, а бросал меня на безусловные, как рефлекс, чувства: к нему и к себе, потому что, только полюбив себя, было возможно его любить. Я откинулась назад, вся в лепестках мёртвых ледяных роз, красных и белых. В нежной ярости первой волны я потянула Кайнорта за вихры на затылке. Рванула его выше, солёными губами к своим губам, собираясь получить гораздо больше. В моменты близости он пах так вкусно, так бы и съела. В три руки нам удалось расправиться с его ремнём и молнией, и скоро я потерялась в жажде второй волны. Она штормила в центре живота, так глубоко, словно не внутри тела, а в самой сердцевине моей природы. Зяблые жорвелы в тот миг показались мне прекраснейшими созданиями в галактике.

Кай и правда не выкинул те бусины, которыми обзавёлся в карминской пыточной. Оставил их: точно как я свои шрамы. Я стиснула своего эзера, как будто кто-то хотел, нет, должен был его отнять, отчего-то я с кристальной ясностью вообразила, что непременно его потеряю, как теряла всех, к кому привязывалась. Я превратилась в испепеляюще сладкий