Техника игры в блинчики - И. А. Намор

лет, прошедших с момента завершения строительства, на этом чертовом чердаке никто ни разу не прибирался. Лишь редкие тропинки, протоптанные в слое пыли, перемешанной с голубиным пометом, давали представление о том, что может вызвать интерес человека в этом огромном и грязном помещении под гулкой высокой кровлей, подпертой темными балками.

Стараясь не загребать ногами тут же взлетающие к потолку многолетние наслоения пыли, напоминавшие слои придонного ила в заболоченных озерцах, Роберт на цыпочках прокрался к выходу на лестницу. Бинокль был уже надежно спрятан в футляр и зарыт среди инструментов в глубине объемистой сумки. Рабочая куртка, кепка и специальная сумка могут превратить практически кого угодно в человека-невидимку.

Нужно лишь верить в то, что эта одежда – твоя. Крепко верить. И тогда никому до тебя не будет дела. Правило простое, но теория суха, как правильно заметил однажды геноссе Гете, и лишь древо жизни всегда дает зеленые побеги… Старые подпольные крысы обходились без теории, они были практиками.

Роберт неторопливо – спешить и суетиться нельзя – спустился по боковой, служебной, лестнице, миновал просторный вестибюль, заполненный шумными мельтешащими людьми, и вот она – привокзальная площадь. Осталась самая малость – выйти из здания вокзала, закуривая остановиться на крыльце и перевесить сумку с инструментами с правого плеча на левое – большой латунной застежкой к себе.

«Вот и все. И не надо никому звонить. Что знают двое – знает и свинья, как говорил наш управляющий имением, а он постоянно встречался с ними… и чаще всего в зеркале», – с этой мыслью Роберт спустился по немногим гранитным ступеням и в несколько шагов достиг края тротуара, где и остановился, словно раздумывая, переходить ли ему улицу, или нет.

Впрочем, кареглазому брюнету – невысокому, но крепко сбитому – в одежде рабочего недолго пришлось стоять у края тротуара. Через «полсигареты», урча мотором и стреляя выхлопом, подкатил маленький трехколесный фургончик, – сотни подобных, построенных на основе мотоциклов, колесили по всему Турину, приглашающе распахнулась фанерная дверь кузова, и вот уже тротуар пуст, лишь непогашенный окурок, брошенный около решетчатого люка сливной канализации, испускает тонкую струйку сизовато-серого дыма.

2. Атташе посольства СССР в Испанской республике Лев Лазаревич Никольский, Мадрид, Испания, 19 января 1937 года, полдень

– Ситуация под контролем, – еще раз повторил Никольский. Его нервировала взвинченная, «истерическая», обстановка, царившая в посольстве, но сказать этого вслух он не мог.

Во-первых, старший майор государственной безопасности Никольский прекрасно понимал, что в сложившихся обстоятельствах посол не мог не нервничать. На Полномочного представителя СССР в Испанской Республике давила Москва и, возможно, не просто «Москва», а сам «Хозяин». А во-вторых, Никольский знал – и, вероятно, лучше всех присутствующих – кем на самом деле являлся Марсель Розенберг[52]. Впрочем, командарму Якиру это, по-видимому, тоже было известно. Никольский уже успел обратить внимание, как выстраивает свои отношения с послом командующий армейской группой. Весьма неординарно, следует отметить, и где-то даже изящно.

«Умеет, – отметил про себя Никольский. – Недаром на Политуправление РККА выдвигался… Не солдафон…»

– Итак, – Розенберг был высок и хорошо сложен. Двигался легко. По-русски говорил без акцента, хотя родным языком для него был то ли польский, то ли немецкий. Биография его не афишировалась, и даже сотруднику НКВД Никольскому трудно было судить, что в ней правда, а что ложь. Но то, что этот европейски образованный и аристократически воспитанный человек уже двадцать лет выполняет весьма деликатные разведывательно-дипломатические миссии высшего партийного руководства, он знал.

– Итак, – разумеется, это был вопрос, хотя и не обозначенный интонацией.

– Ситуация под контролем, – ответил Никольский.

– Я бы хотел услышать более определенный ответ, – сказал от окна командарм. Он простецки присел на подоконник и следил за разговором оттуда.

Сидел, крутил в пальцах спичку. Спокойный, внимательный. Слушал, демонстрируя отменную выдержку, но тоже нервничал. Теперь вот заговорил.

– Проводится работа по агентурному вбросу информации, компрометирующей троцкистов вообще и ПОУМ в частности, – Никольский решил, что в нынешних обстоятельствах наиболее уместна такая – несколько «казенная» и обезличенная по форме речь. – Намечены и осуществляются оперативные мероприятия, направленные на недопущение…

– Лев Лазаревич! – неожиданно улыбнулся Розенберг. – Не надо «мероприятий»! Скажите лучше, как вы считаете, ПОУМ выступит? Я имею в виду вооруженное выступление.

– При определенных обстоятельствах, несомненно, – врать не следовало. Розенберг и сам наверняка умел «читать» расклад сил.

– Почему же они не выступили до сих пор? – спросил Якир.

– Потому что существует мнение, что вооруженное выступление будет на руку националистам, – Никольскому не хотелось этого говорить, но в этом кабинете трескучие фразы из передовицы «Правды» не пройдут. Другой уровень осведомленности и ответственности, да и власти…

«Власть кружит головы? Хорошо, если так…»

– Ну что ж, – кивнул Розенберг. – В этом заключено гораздо больше правды, чем нам хотелось бы.

Знать бы еще, что он имел в виду…

– Да, – согласился Якир. – Это серьезный довод. Одно дело сломать их сразу и бесповоротно, а совсем другое – ввязываться в долговременный вооруженный конфликт.

– Красной Армии в нынешних обстоятельствах делать этого категорически нельзя, – Розенберг отошел к письменному столу и открыл портсигар. Курил он, как заметил Никольский, не папиросы, а сигареты. Он и вообще выглядел европейцем, вел себя как европеец, говорил, одевался… Возможно, и думал. Портрет дополняла молодая жена – фактически официальная любовница – красавица-балерина Марьяна Ярославская[53].

– Как долго будет себя сдерживать руководство ПОУМ? – спросил он, закуривая.

– Будет зависеть от того, как поведет себя компартия, – сразу же ответил Никольский. – Чью сторону займут анархисты. Что скажет завтра на суде в Париже Зборовский…

«Или кого еще арестуют в Москве…» – но этого Никольский, естественно, вслух не произнес. Он много лучше других представлял себе, что сейчас происходит в Москве. Знал, например, что второй открытый процесс над троцкистами, который должен был состояться еще в декабре, так и не состоялся. Но и это, если подумать, ни о чем еще не говорило. Теперь могло случиться все, что угодно. Абсолютно все…

– Много переменных, очень сложно предугадать, кто и как вмешается в развитие событий, – вот что он сказал вслух.

– Я приказал не вмешиваться в дискуссии и держать видимость нейтралитета, – Якир потянулся было к карману – хотел, наверное, достать папиросы – но руку остановил на полпути. Сдержался. – Нам открытый конфликт ни к чему. Во всяком случае, не сейчас.

– Согласен с вами, Иона Эммануилович, – аккуратно выдохнув дым, подал свою «реплику» Розенберг. – Троцкий, к слову, тоже старается сгладить конфликт. В «Вестнике оппозиции» громы мечет, но в шифротелеграммах просит товарищей из ПОУМ не спешить, чтобы, как он пишет, «не погубить дело революции».

«Интересно, – сделал