Техника игры в блинчики - И. А. Намор

Сержант проводил станционного служащего тяжелым взглядом и подошел ко второй машине. Он что-то коротко сказал в приоткрытое окно водительской двери, откуда тянулся еле заметный в ночном воздухе сигаретный дымок. Почти сразу же взвыл стартер и завелся двигатель. Через секунду заработал мотор и другого автомобиля. Сизый вонючий выхлоп быстро истаивал, выходя за освещенную часть платформы.

«А вот и состав, – подумал „сержант“, наблюдая за подходящим с шумом и лязгом поездом и в который уже раз проводя рукой вдоль клапана пилотки. – Ну, все! Все! Работаем!»

Состав шумно тормозил и, окутываясь паром, выезжал из тьмы на свет.

Подобравшись, сержант обогнул «фиат» и быстро распахнул правую пассажирскую дверь. Из автомобиля, разминая затекшие в тесном салоне ноги, вышел capo manipolo[56]. На его кителе сразу бросались в глаза медали: «В память марша на Рим» и «За десять лет службы в Добровольческой милиции».

– Не мандражируй, Венцель, – вполголоса бросил он по-немецки «сержанту» и широко улыбнулся, переходя на итальянский. – Смотри, ночь-то какая! Отличное время убить врага или умереть самому, как считаешь?

– Не до поэзии сейчас… – настроение у «сержанта» явно не улучшилось. – Согласись, Роберт, только мы двое хорошо говорим по-итальянски, остальные – зубастая массовка… Кстати, телеграф точно не заработает? – неподдельная обеспокоенность просквозила в голосе Венцеля, он нервничал все время, и с этим ничего сделать не удавалось.

– После того, что Юрг «неосторожно» сотворил с аппаратом, а Эрих – с телеграфистом? – удивился «лейтенант». – Не спорю, техника требует более бережного к себе отношения, а телеграфист и вообще человек… Это было грубо, не правда ли?

Очередной гудок паровоза смазал последнюю реплику Роберта.

– Ладно, хорош трепаться! Начали!

«Лейтенант» махнул рукой в сторону станционного здания, тут же распахнулась высокая деревянная дверь, и как чертики из коробочки на платформу выскочили два человека в форме рядовых Добровольной милиции: один – высокий и худощавый, второй – крепыш среднего роста с тяжелым подбородком. Быстрым шагом они устремились к «командиру», придерживая висящие на плече пистолет-пулеметы «Виллар-Пероза».

Лязгнув сцепками, состав остановился, причем стоящие на перроне «чернорубашечники» оказались как раз напротив хвостового – тюремного – вагона. Зарешеченные окна его были темны, тускло светили лишь ночник в купе кондуктора, да в вагонной уборной – дежурный фонарь.

Роберт подошел к двери рабочего тамбура и настойчиво постучал. Через минуту дверь распахнулась, и в проеме показалось сонное лицо кондуктора. При виде офицера он начал судорожно застегивать форменную куртку и даже попытался встать по стойке смирно. Суетливость его в другой ситуации выглядела бы забавно, но сейчас…

– Вызови ко мне начальника караула! – отрывисто бросил «лейтенант» и, видя замешательство в лице железнодорожника, добавил: – Шевелись быстрее, ботва картофельная!

Что больше повлияло на скорость, с которой кондуктор метнулся в глубь вагона, то ли приказной – непререкаемый – тон Роберта, то ли грозный вид «заслуженного фашиста», – не важно. Но глухой удар тела о полуоткрытую дверь где-то внутри, сопровождаемый изощренными проклятьями, говорил о том, что приказание выполнялось со всей возможной поспешностью.

Еще через минуту на пороге тамбура возник капрал карабинеров, на ходу поправляющий белые ремни портупеи. Из-за его плеча боязливо выглядывал кондуктор, потиравший протянувшуюся наискосок через все лицо широкую красную полосу.

– Capo manipolo Додереро, Железнодорожная милиция Национальной безопасности! Представьтесь, капрал! – с легкой нотой брезгливости, почти «через губу» процедил Роберт, легко отмахнувшись обозначением фашистского салюта в ответ на приветствие младшего по званию, резво спрыгнувшего с подножки вагона на платформу.

– Капрал Чеккини, господин лейтенант! Корпус карабинеров. Тюремная стража «Реджина чели»[57]. Начальник конвоя. Доставляю группу преступников в Рим, – выпалив все это в темпе обычной армейской скороговорки, капрал стал «есть глазами» чернорубашечника.

– Служили в армии? – понимающе протянул «командир манипулы».

– Так точно, господин лейтенант! – Чеккини упорно продолжал именовать Роберта армейским званием, это была максимально допустимая степень фронды, впрочем, вполне простительная, исходя из ситуации.

– Ну, да ладно. Имею приказ обеспечить дополнительную охрану конвоируемых в Рим преступников… – тут Додерер обозначил желание предъявить капралу соответствующую «бумагу», медленно опустив руку за отворот кителя.

В ответ всем своим видом капрал показал, что избыточные формальности ни к чему, и он только рад заботе, проявляемой фашистской милицией о его, Чеккини, безопасности, но к чему такие предосторожности?

– Есть сведения, – отрывисто и значимо цедил слова Роберт, – что возможна попытка нападения на тюремный вагон с целью освобождения конвоируемых преступников. Нам поручено воспрепятствовать тем, кто хочет помешать отправлению высшего фашистского правосудия!

Вид лейтенанта-чернорубашечника, выпячивающего подбородок подобно «почетному капралу»[58] и вещающему будто с трибуны митинга, не вызвал и тени иронии у свидетелей разговора… Какое время – такие и «песни». Что в рейхе, что в королевстве.

В результате краткой церемонии «обнюхивания» иерархия была установлена, и капрал, признав главенство «командира манипулы» в вопросах безопасности вверенного ему «контингента», устало подумал: «Да, пожалуй, если все так, как говорит этот фашистский говнюк, то нам с нашими пукалками нечего и думать отбрехаться».

Капрал примерно представлял, кого везет, и неплохо знал, на что способны итальянские бандиты. Могло кончиться и кровью, а эти… милиционеры – что сержант, что рядовые – даже на вид парни суровые и тертые… Ни одного лишнего слова не проронили. Псы, да и только! Да и «трещотки» у них, хоть и старые, но вполне смертоубойные в умелых-то руках… Но, если по совести, было в них, в этих фашистах что-то странное, что никак не давалось капралу «на зуб»… Да и дьявол бы с ними! Ему хотелось спать, а не загадки разгадывать! Странные и странные, и пусть им.

«Велено охранять? Вот пусть и охраняют, нам-то что?»

5. Железнодорожный перегон Овада-Кампо-Лигуре. Королевство Италия. 20 января 1937 года, 10 часов 12 минут

За ночь синяк на лице кондуктора набух, оба глаза заплыли, да так, что не помогали ни медные монеты, ни компресс, наскоро сделанный из намоченного холодной водой полотенца. Болело страшно!

«И ведь не приляжешь! С момента, как в Акви подсели чернорубашечники, – глаз не сомкнул, все боялся, а вдруг… Вдруг прямо сейчас, как в американском кино, появятся всадники с замотанными шарфами лицами и начнут на полном скаку палить по окнам вагона из огромных револьверов. Даром что зарешеченные – так не бронированные же!»

И была эта тревога кондуктора, – человека малообразованного и впечатлительного, пусть и неглупого, иначе не стали бы держать на такой ответственной работе, – настолько сильна, что даже боль разбитого лица отступала временами.

«Хорошо еще, что новые охранники не потребовали