Станция "Фронтир" - Никита Семин

Дмитрий лежал на репульсорной платформе, похожий на изваяние из бледного воска. Крепкое тело, обычно излучавшее напряжение и силу, было беспомощно, привязано эластичными полями. Лицо под прозрачным кислородным куполом – безжизненно, резкие черты сглажены наркотической анестезией и глубокой комой. Только микроподергивание века, вызванное хаотичными всплесками мозговой активности, выдавало бурю, бушевавшую в запертом сознании и подпитываемую пылающим символом порабощения на сгибе левой руки. Оно пульсировало тусклым, нездоровым синим, как гниющее сердце в глубине, свет то слабел, то наливался ядовитым сиянием в такт всплескам на нейроскане.

Тонкие иглы-катетеры, воткнутые в основание черепа, излучали тихий, высокочастотный писк. Они вели отчаянную борьбу, подавляя псионическую обратную связь от канала безумия. На голографическом проекторе над койкой мерцали трёхмерные карты нейронных путей. Агрессивные красные сгустки – аномальная активность от клейма – дёргались на голограмме, яростно бросаясь на невидимые барьеры стабилизаторов, оставляя кровавые шлейфы на доли секунды.

Незримые силовые контуры обволакивали грудную клетку. Тихое гудение – работа нанокомплексов, сращивающих трещины. Иногда под кожей пробегала рябь – микророботы залечивали следы битвы.

Прозрачные трубки подсвечивались голубым, очищая кровь. Жидкость в колбах меняла цвет с мутно-красного на янтарный.

Голографические проекции жизненных показателей парили над койкой. Зелёные линии пульса и дыхания мерцали искусственной ровностью, время от времени давая микроскачок – отголосок бури под поверхностью. Жёлтые зоны – нестабильность нейрохимии. Красная метка псионического стресса – пульсировала угрожающе, как сердце чужеродного паразита. Голос Софи был лишь тихим фоном в данных, её модуль заглушён протоколом «Сигма» – Морвин не терпела помех.

Доктор Анна стояла у медицинского пульта, профиль резок в холодном свете мониторов. Длинная нечеловеческая рука замерла на консоли, тонкие пальцы чуть согнуты, готовые к микроскопической коррекции. Тонкие проводки от запястья были встроены в панель, сливаясь с интерфейсом. Обсидиановые глаза прикованы к потоку данных. Лицо – непроницаемая маска концентрации.

В тени, за пределами стерильной зоны, застыл сержант Кейл. Лишь белый пар от дыхания под забралом выдавал жизнь в этой статуе из брони и тревоги. Шлем снят, зажат под мышкой. Широкое, щитообразное лицо изборождено морщинами усталости и немой, гнетущей тревоги. Большие карие глаза прикованы к неподвижной фигуре на платформе. Тяжесть неотступной мысли. Ожидание приговора. Пальцы медленно сжимали край шлема, полимер тихо стонал под нарастающим давлением. Дыхание его было громче, хриплее обычного, сдавленное усилием и напряжением.

Прошли часы. Или минуты. Время текло иначе. Наконец, Морвин оторвалась от консолей. Поворот – резкий, экономичный. Женщина подошла к прозрачной стене, разделявшей миры, и нажала кнопку интеркома. Голос – холодный и чистый, как стерильный скальпель-Сержант Кейл.

Мужчина вздрогнул, словно от разряда статики. Белое облачко дыхания под забралом дёрнулось. Шагнул вперёд, к стеклу. Тень накрыла мерцающие индикаторы.

- Доктор. Как он? — голос низкий, натянутый, как трос под нагрузкой.

Селлеанка не отвела взгляда. Бездонные глаза встретились с глазами сержанта через барьер.

- Состояние… критические. Стабильно тяжёлое, — слова Анны падали гирями. Кейл сумел лишь кивнуть, полимер шлема застонал под его хваткой.

- Физические повреждения под контролем. Рёбра срастаются. Кровотечения остановлены. Биофильтрация выводит токсины, — селлеанка сделала микропаузу, палец замер над интерфейсом, глядя на дёргающуюся красную метку, — Но угроза – здесь, — доктор легко ткнула пальцем в висок.

- Псионическая обратная связь от имперского клейма. Оно активировано на глубинном уровне. Не метка. Живой шрам на психике. Канал для… чужеродного. Данные показывают паттерны, не соответствующие ни одной известной псионической сигнатуре – только холод и давление, как гравитация чёрной дыры. Стабилизаторы сдерживают бурю, но не гасят источник, — безучастный голос Морвин заставил челюсть Кейла сжаться. Пальцы впились в шлем глубже, оставляя вмятины.

- Мозг в глубокой коме. Травма, шок, вторжение… - Анна провела рукой по голопроекту мозга, где красная зона яростно билась, — Сознание… глубоко подавлено. Заперто. Возможно – блуждает в лабиринтах травмы и Клейма. Нейронные паттерны хаотичны. Признаков осознанной активности нет, — взгляд бездонных и холодных глаз селлеанки впился в Кейла, — Прогноз неопределённый. Шансы на возвращение… - Морвин сделала едва заметную паузу, обсидиановые зрачки сузились на миллиметр -…Менее 30% в ближайшие 72 часа. И это оптимистично, учитывая природу клейма.

Слова доктора ударили Кейла с физической силой. Мужчина отшатнулся на полшага. Спина врезалась вхолодную дюрастальную стену. Глухой стук брони о металл эхом отозвался в тишине отсека. Широкое лицо дрогнуло. Морщины у глаз и рта углубились, став тенями отчаяния. Карие зрачки потускнели, уставившись куда-то в пространство за спиной Морвин, на бледное лицо Дмитрия под куполом. В них читалось немое потрясение, тяжесть обрушившейся горы, и что-то острое, режущее – глубокая, всепоглощающая вина.

Кейл тяжело вздохнул. Звук вышел не усталым – сломленным. Глубоким, как трещина в фундаменте станции. Он опустил голову, взгляд упал на искажённое отражение его собственного лица, изрезанного болью, в полированном пластике шлема.

- В последний раз… – голос сержанта прозвучал хрипло, тихо, как скрип ржавых петель давно запертой двери. Кейл поднял взгляд на Морвин, но видел не её.

-…говорил с Димой. После инцидента с Бейли, — мужчина сжал шлем так, что полимер заскрипел, проседая под нечеловеческим давлением, — Я был… жестоким. Грубым. Сказал… что он не тот человек, который вытащил меня из огня на Арктуре, — каждое слово давило горло, как удавка, — Он пытался объяснить… Патриарха, давление… а я… - Кейл резко качнул головой, жест отчаяния и самобичевания, — Я назвал его «Молния. Старым прозвищем. Как тогда, на Арктуре, когда он вытащил меня из-под обрушивающейся фермы, и его броня искрила от статики разрядов. Как укор. Как будто он… предал не только Бейли, но и нас. Себя прежнего.

Сержант замолчал, дыхание стало шумным, прерывистым, как у раненого зверя, нарушая искусственную тишину отсека. Взгляд снова прилип к Дмитрию, к бледному, машинно-поддерживаемому лицу – живому упрёку.

- А теперь… – голос сержанта сорвался, стал ещё тише, ещё более разбитым, едва различимым над гудением аппаратов, — …теперь молния здесь. И последнее, что Дима слышал от меня… был укор. Последнее, что парень знал… что даже я, старый дурак… разочарован в нём.

Морвин молчала. Селлеанка не дрогнула. Ни единым мускулом. Не протянула руку утешения. Не произнесла пустых слов. Обсидиановые глаза наблюдали за Кейлом с тем же неумолимым, аналитическим вниманием, с каким она изучала скачки нейронной активности. Рука доктора