Полюс Доброты - Мила Бачурова

Нас хранит от бед и муки,

Нашей внемлет Мать мольбе!

Кирилл, скривившись, накрыл голову подушкой. Беспомощный самообман — хор таким образом не заглушить, а подняться все равно придется. Через пять минут нужно встать и одеться, в домотканые штаны и рубаху с длинным рукавом.

— Дядя! Ты спишь?

Кирилл встрепенулся. Рука привычно метнулась к бедру — три недели, как расставшемуся с кобурой. Рефлексы, мать их...

Голос шел от окна. Настороженный, опасливый. Детский.

— Дядя!

Голос был едва слышен за исполняемыми вдали псалмами.

— Не сплю.

Кирилл откинул подушку. Встал и подошел к окну.

Из-за подоконника торчала растрепанная мальчишеская голова. Пацан, должно быть, до окна едва дотягивался — висел, цепляясь за решетку и упершись ногами в стену. Кирилл с удивлением узнал мальчишку, который рассматривал оружие Джека.

— Что ты здесь делаешь? Ты ведь должен быть там? — Кирилл кивнул в сторону, откуда доносилась «Вечерняя Доброта».

— Я болею, — объяснил пацан, — у меня температура. Ну, как будто — вообще-то, нет.

— Ясно, — сказал Кирилл. Хотя ясности пока не было ни малейшей. — И зачем же ты заболел?

— Меня Джек научил, что так можно. — В голосе пацана послышалась гордость, смешанная с восхищением. — Что надо градусник под горячую воду сунуть и ходить смурному. А мать Серафима хорошая, она больных жалеет. Велела на Доброту не ходить, выздоравливать. И лекарство дала, только я его в туалет вылил. — Мальчишка подождал и добавил: — Меня зовут Лазарь, — отчего-то густо покраснев.

— Очень приятно, — само собой вылетело у Кирилла, — Я Кирилл. — Если верить Джеку, «бункерные закидоны» ему предстояло унести с собой в могилу.

— Знаю, ага. Джек сказал.

— Так ты... Тебя он прислал?! — дошло до Кирилла.

— Ну да. Сказать, что живой. И еще... Ща, погоди. — Лазарь крепче вцепился руками в решетку. Зажмурил глаза — видимо, чтобы получше сосредоточиться. И зачитал: — Бункерный, рви отсюда. Быстро, пока силы есть. Будешь тянуть — этой дрисней, которую они жратвой называют, заморят насмерть. Еще месяц — и даже лопату поднять не сможешь. Затяни с работой подольше, к рассвету поближе, и рви. Два часа продержишься, а дальше, по светлому, догонять не станут. Обо мне не парься, разберусь... Всё.

— Спасибо, — только и смог выговорить ошалевший Кирилл.

— Да пребудет с тобой Мать Доброты. — Лазарь подождал. И требовательно спросил: — Ну?

— Что — «ну»?

— Чего в ответ-то передать? Джеку?

— Что он ненормальный! — осознав смысл послания, в сердцах бросил Кирилл. — Что значит «разберусь»?! Да его тут за то, что я сбежал, элементарно голодом уморят!

— Эре... эри... — нахмурив брови, попробовал повторить Лазарь, — эритарно?

— Элементарно, — машинально поправил Кирилл. Тут же оговорившись: — Подожди, это не запоминай! Ты вот что скажи. — Он задумался, подбирая слова. — Жека, мы не одни. Есть еще Олеська. Два месяца закончились шестнадцать ночей назад, и вряд ли она вернулась домой. Наберись терпения и жди! Наша задача — продержаться до ее прихода и передать информацию. Это приказ!.. Вот теперь всё. Запомнил?

— Угу. — Лазарь быстрой скороговоркой повторил слова Кирилла. Не удержавшись, похвастался: — У меня хорошая память! Джек сказал, офигенная.

— Здорово... Только ты все подряд-то за ним не повторяй, — опомнился Кирилл, — а то такого нахватаешься!

— Джек крутой, — восхищенно объявил Лазарь. — Он на голове стоять умеет и на руках ходить. Сказал, что меня тоже научит. А еще, когда сбежит, с собой заберет — мы с ним на корабле за море поплывем.

— Чего-о? — обалдел Кирилл.

Лазарь открыл было рот, но тут же посерьезнел, оглянувшись. В окно лились слова последнего псалма.

— Потом расскажу, бежать надо. Джеку все передам, не ссы, — и мальчишка соскользнул с подоконника.

Глядя на щуплое тело, пробирающееся вдоль стены — Лазарь крался на цыпочках, наверняка воображая себя крутым разведчиком, — Кирилл подумал, что последнее слово в лексикон пацана вряд ли пришло от матери Серафимы.

***

— Ждем еще неделю, — доложил Кириллу Лазарь, появившись в окне на следующую ночь. — Олеське за глаза хватит, чтобы сюда добраться. Если не придет, рви!

Кирилл, не сдержавшись, выругался. Спохватился:

— Это не передавай. А Джеку скажи, что я всё понял. Как он сам-то?

— Говорит, нормально. Только ворчит, что нашу еду жрать невозможно. И что ему вместо баб отбивные снятся. — Лазарь помолчал. — А, если с вами жить — не обязательно же зверей есть, да? Я раз жеребенка дикого видел — смешной. Я бы такого не смог есть.

— Лошадей не едят, — успокоил Кирилл. — И других животных есть совершенно не обязательно. У нас каждый ест то, что хочет.

— А если я простоквашу не люблю, то можно не есть? — обрадовался Лазарь.

— Можно. Простоквашу я сам терпеть не могу, хотя она полезная. — Сердце вдруг зачастило — пацан до боли напомнил Серого, когда тот таким же мелким был.

— Это хорошо, — выдохнул Лазарь. — А еще Джек говорит... — он вдруг покраснел.

Кирилл напрягся:

— Что?

— Что на женщин смотреть — не стыдно, — отводя глаза, пробормотал Лазарь.

Кирилл недоуменно нахмурился:

— То есть?

— Ну, что у вас не считается, что это стыдно. — Лазарь оторвал от подоконника одну руку. Попробовал изобразить. — У них, там... грудь, — покраснел еще гуще, — и все такое. — Пояснил: — У нас нельзя смотреть. — И зачастил: — Мать Доброты любит всех. Мужчины, женщины — перед Матерью все равны. Нельзя позволять глазам видеть лишь внешние прелести, они не отражают красоту души.

— Нда, — только и сумел сказать Кирилл.

То есть, в общую концепцию Шамана это заявление вполне укладывалось. Удивляло то, что пророк Матери Доброты сумел настолько глобально заморочить голову пастве.

Хотя... За время своего пребывания в поселке Кирилл не видел никого старше Шамана. Все нынешние обитатели выросли у наставника на глазах, не зная других учений — кроме того, которому поклонялись с детства. В данном случае удивляться следует скорее присутствию в поселке любопытного Лазаря, чем отсутствию любопытства у остальных.

— Лазарь, а сколько тебе лет?

— Тринадцать, — от этого невинного вопроса Лазарь почему-то стал совсем багровым.

Ого.