Джунгли зовут. Назад в прошлое. 2008 г - Валерия Корносенко

Белый свет. Ослепительный, теплый, живой. Он хлынул из нас, сжигая черный дым, заливая багровые прожилки, проникая в каждую трещину.

Камень не завыл. Он ЗАКРИЧАЛ. Крик был таким, будто рвут саму ткань реальности.

Свет сконцентрировался в одной точке и… схлопнулся.

Тишина.

Абсолютная, оглушительная тишина.

Я упала на колени, теряя связь с другими. Передо мной, на полу, лежал обычный, серый, потрескавшийся камень. Никакой пульсации. Никакой черноты. Просто булыжник.

Рядом без сил лежали супруги Сворко. Он был бледен, но дышал ровно. В ее глазах, теперь обычных, человеческих, был только ужас и пустота, но в них не было чужого давления и присутствия.

Я огляделась. Борис стоял, опершись о стену, его лицо было мокрым от слез и пота. Лика сидела на полу, обняв колени, и тихо плакала, глядя на пепел, оставшийся от отца Гермогена.

Сенсей… Сенсей стоял ко мне спиной, глядя на место, где исчезла Ирина Марковна. Его плечи были ссутулены. Он был жив. Мы все, выжившие, были живы.

Мы победили.

Но когда я посмотрела на четыре бездыханных тела, на пустые глаза близнецов, на дымящуюся рясу, на место, где лежала цыганка, я поняла.

Мы не победили. Мы просто заплатили ужасную цену за то, чтобы отсрочить конец. Мы были мясом, которое кинули в пасть чудовищу, чтобы оно подавилось.

Я подняла голову и сквозь разрушенную крышу увидела бледное, безразличное небо. Мы заплатили. Но где гарантия, что где-то в другом месте не упал такой же черный камень? И хватит ли у человечества еще таких же безумцев, готовых отдать свои души, чтобы на час, на день, на год отсрочить наступление ночи?

Победа горькой золой легла на губы. И тишина вокруг была не миром, а звенящим, траурным предвестником.

Глава 33

Прошел месяц — стремительный, головокружительный, насыщенный событиями, которые, казалось, навсегда закрепили мою новую реальность.

Месяц, который, с одной стороны, подарил мне невероятное ощущение жизни, а с другой — заставил трезво взглянуть на будущее, осознать, что даже самые яркие моменты требуют опоры, структуры. Пора было строить планы, и эти планы требовали основательности.

Так я оказалась в университетском коридоре, воздух которого был пропитан знакомым, но теперь уже иным — более понятным — запахом пыльных учебников, полированной мебели и чего-то неуловимо студенческого, юношеского.

Университет, в котором я числилась уже второй год, а фактически проучилась один-единственный день, встречал пустыми коридорами. У народа вовсю шла сессия.

Сейчас я числилась в академическом отпуске, и посещение данного заведения теперь обретало для меня совершенно новый смысл.

Академ — идеальное прикрытие, идеальная возможность, которую я, разумеется, не собиралась упускать. Как и терять год!

Я уже не была той прежней Аней, что сбежала из этого места, как от чумы. Теперь я была здесь по своей воле, с четкой целью и, что важнее всего, с совершенно другим арсеналом возможностей. Стоя перед деканатом, я чувствовала не страх или сомнение, а предвкушение. Впереди был новый этап, и я была к нему готова.

Кабинет ректора педагогического университета, Александра Петровича Зайцева, был святилищем порядка, пахнущим дорогим антуражем, пыльными книгами и той самой, несгибаемой, как стальной прут, бюрократией. Воздух здесь казался густым, пропитанным незыблемыми правилами и нерушимыми регламентами.

Сам Александр Петрович, мужчина с висками, тронутыми серебром, и пронзительным, словно скальпель, взглядом из-под строгих очков, смотрел на меня. Его вежливость была безупречна, но за ней читалось непреложное, гранитное «чего приперлась?».

— Анна Владимировна, я вас понимаю, — он сложил руки на безукоризненно чистом столе, — Желание сменить профиль, особенно на столь благородный, как медицина, достойно высочайшего уважения. Но то, что вы просите… — он сделал короткую паузу, словно взвешивая каждое слово, — … это попросту невозможно. Существуют утвержденные регламенты, четкие правила приема. Перевод из педагогического вуза в медицинский… да еще и, как вы намекнули, без вступительных испытаний, да сразу на второй курс… Милочка… Это, простите, нонсенс. Абсурд. Вам надлежит сначала закончить с нашим университетом, вероятно, забрать документы, а уже после этого, на общих основаниях, сдавать вступительные экзамены в медицинский.

Я сидела напротив, храня внешнее спокойствие, которое, казалось, лишь подчеркивала лёгкая, почти невинная улыбка, игравшая на моих губах.

Пару месяцев назад его категоричный отказ, несомненно, поверг бы меня в пучину отчаяния. Сейчас же, напротив, я чувствовала лишь холодную, отточенную концентрацию. Та сила, которую я едва не растеряла среди призрачного пепла Чернобыля, пульсировала внутри меня, концентрируясь и множась.

Но это был уже не буйный, неконтролируемый вулкан, а скорее тихий, но мощный механизм, отлаженный до совершенства.

Многочисленный проведенные часы в забытье вместе с Сенсеем. Наши многочасовые тренировки в безвременье, медитация, концентрация, тренировки. Все это не прошло зря.

— Александр Петрович, — начала я, и мой голос, казалось, обрел неожиданную мягкость, но в то же время прозвучал так, что мужчина не мог не прислушаться. Я смотрела ему прямо в глаза, видя, как отражается в них свет лампы. — Я прекрасно понимаю все существующие регламенты. Но я также знаю, что всегда есть место для исключений. Исключений для студентов, которые по-настоящему… целеустремленные. Которые знают чего хотят и готовы идти к своей цели, невзирая на препятствия.

— Исключений для такого рода ситуаций просто не существует! — отрезал он, и в его голосе прозвенели те самые стальные нотки, которые я ожидала.

В этот самый миг я перестала просто смотреть на него. Я сфокусировалась. Мое сознание, закаленное в столкновении с бездушной, мертвой пустотой камня, мягко, но неумолимо коснулось его воли. Это было похоже на то, как теплая, почти нежная вода медленно, но верно размывает очертания хрупкой песчаной крепости, построенной на берегу океана. Ласково смывая все ее защитные преграды.

— Александр Петрович, — повторила я, и мой голос, казалось, приобрел бархатистые, гипнотические обертоны, обволакивая его сознание как шелк. — Взгляните на эту ситуацию… немного внимательнее. Разве не в ваших собственных интересах помочь талантливому студенту найти свой истинный, предназначенный ему путь? Разве не в этом заключается истинная миссия педагога?

Его взгляд, только что острый, ясный и проницательный, вдруг стал расфокусированным, словно мутным. Он моргнул несколько раз, словно пытаясь стряхнуть наваждение, дремоту, которая внезапно окутала его. Строгая, глубокая складка между его густыми бровями начала разглаживаться. Его губы, словно сами по себе, растянулись в умиротворенную, благостную улыбку, которая казалась совершенно неуместной на его обычно суровом