Князь мертвецов - Илона Волынская

– Интересный ребенок. – Йоэль поглядел вслед мальчишеской фигурке рядом с долговязым германцем. – А вырастет, станет невероятно интересной дамой. Не красивой, а именно интересной. Если доживет, конечно…

Митя только покачал головой: что интересного может быть в этом чахлом кузнечике? Выкинул Даринку из своих мыслей и улыбнулся – так хищно, что его улыбка и альвийского лорда испугала бы, не то что еврейского портного!

– Раз уж мы отговорили Дарью Родионовну от платья для Лидии Родионовны, то можно надеяться, что у вас все же образовался некий запас альвийского шелка, – верно, маэстро? Я бы хотел заказать сорочку…

Глава 42

Поговорим по-родственному

– Поднимайся, не позорь ни себя, ни нас!

Толчок в спину был незаметен со стороны, но весьма чувствителен. И еще более – унизителен. Митя попытался оглядеться, но обзор с двух сторон перекрыли внушительные фигуры в мундирах, так что ему ничего не оставалось, кроме как забраться в вагон.

– Ступайте в конец вагона! – властно скомандовал холодный голос, и его снова подтолкнули в спину.

Он пошел вперед, слыша за спиной тяжелые шаги, неумолимые, как судьба. Вагон полностью походил на тот «микс», в котором они с отцом приехали сюда.

«И ведь полугода еще не прошло!» – тоскливо подумал Митя, пытаясь приподнять шляпу перед смутно знакомым помещичьим семейством с гувернанткой и стайкой детей.

В ту же секунду его схватили сзади, больно впиваясь пальцами в предплечье.

– Не стоит так нервничать! – не оборачиваясь бросил Митя, застыв с рукой, поднятой к шляпе.

Гувернантка и горничная, вдвоем подвязывающие занавес, что должен был отделить помещичье семейство от остального вагона, отчаянно заторопились и, наскоро затянув последние узлы, опустили занавеску. Будто та могла послужить им защитой.

Все равно присутствие людей хоть немного, но успокаивало. Не будут же, считай, у них на глазах… Хотя что они там увидят, из-за занавески-то…

Пальцы на Митином предплечье медленно, словно нехотя, разжались, и он пошел дальше.

– Сюда! – почти пролаял голос за спиной.

Не оглядываясь, Митя свернул, уселся на диван с потертой цветочной обивкой и мрачно уставился в окно.

Там, на ночном перроне, освещенном лишь тусклым станционным фонарем, застыла в ожидании одна-единственная темная фигура. Отец глядел в окно, на лицо сына, проступавшее сквозь темное, не слишком чистое стекло мутным белым пятном с размытыми чертами и черными провалами глаз. А Митя смотрел на него… и с каждым из безнадежно утекающих мгновений понимал, что… утекли они гораздо раньше, что решение ничего не рассказывать отцу было фатальной, неисправимой ошибкой. Или все же – нет? Если сейчас вынести стекло, рвануть вперед, не обращая внимания на осколки, вывалиться на перрон, прямиком отцу под ноги… У отца под полой паробеллум, и трость стреляет перуновыми разрядами, и автоматоны неподалеку…

– Глупостей не делай, – пророкотал рядом злой голос, и что-то острое уперлось ему под ребро.

– Желание спасти свою жизнь ты называешь глупостью?

– Я-то не боюсь умереть! – насмешливо ответили ему.

– Когда тебя снова ранят и твоя матушка будет метаться, требуя к твоей постели лучшего из Живичей, я ей так и скажу: «Зачем? Он же не боится умереть!» А если у вас получится то, что вы задумали, она ведь мне даже возразить не посмеет. – Митя приподнял локоть, разглядывая упирающееся ему в бок посеребренное лезвие. – Постарайся хотя бы не порезать сюртук, он мне дорого обошелся.

Рука с ножом дрогнула, словно лезвие, более широкое и длинное, чем у ножей, прячущихся у Мити за манжетами, вот-вот вонзится глубже. Но потом все-таки отодвинулось. Очень вовремя – вагон ощутимо качнуло, так что Мите даже пришлось упереться ногами в пол, чтобы самому не насадиться ребром на лезвие.

Перрон медленно поплыл назад, унося неподвижно застывшего под фонарем отца. Вот теперь было окончательно поздно.

– Убери нож, Николя, – устало сказал второй голос. – Митя же не нежить.

Старший Митин дядюшка и глава всего рода Моранычей Белозерских, князь Сергей, опустился на диван напротив и вытянул ногу в проход. Митя невольно подвинулся, позволяя ему устроиться и глядя с привычным сочувствием: не со всякими ранами могла справиться даже выносливость Кровных, так что стоило дядюшке Сержу перетрудить ногу, изорванную в клочья разорвавшимся снарядом, как она начинала болеть. А тут, видать, спешили, торопились…

Митя стиснул зубы и перевел яростный взгляд на усевшегося рядом с братом самого младшего из своих дядей, Константина. Оба дядюшки Белозерских – и старший, и младший – были в мундирах, разве что старший в генеральском, а младший – в подполковничьем. Зато занявший место рядом с Митей кузен Николя, сын среднего из дядюшек Белозерских, мундиру гвардейского ротмистра предпочел штатский костюм. В штатском были и еще двое родственников – лиц их Митя не помнил, но по легкому «орхидейному» запаху гнили и… мороза, был уверен, что родственники. Причем от немолодого крепыша с военной выправкой, которую не мог скрыть слишком легкий даже для здешнего теплого октября штатский костюм, и красным, словно бы обмороженным, лицом несло именно пургой и стужей. А вот от почти по-альвийски хрупкого и тонкого юноши всего пятью-шестью годами старше Мити тленом тянуло так, что непонятно, почему из вагона еще не началось повальное бегство.

В общем, впору возгордиться: за ним приехали сам глава всех Белозерских, троица сильнейших в роду Внуков Мораны-Смерти и один – Мораны-Зимы.

Двое малознакомых родичей встали у входа, отгораживая спинами сидящих на диване от остального вагона. Младший явственно нервничал – лопатки его то и дело подергивались, так что сукно сюртука шло волнами. Ему отчаянно хотелось оглянуться и приходилось прилагать неимоверные усилия, чтоб этого не делать. Не слушать. Не смотреть. Зато на лице старшего было написано ледяное равнодушие – он просто привалился к стене вагона и словно впал в спячку. Ему было совершенно все равно: жив Митя, мертв, не-мертв… и от этого отчетливее становилось понимание, что все, кому нужен был он, Митя Меркулов, остались там, позади, в провинциальном губернском городе, из которого он так отчаянно мечтал уехать!

Уехал вот. Сбылась мечта.

Он откинулся на мягкую спинку сиденья и из-под прищуренных век одарил дядюшку Сержа недобрым взглядом:

– Вы забыли добавить «пока еще», дорогой дядюшка. «Митя пока еще не нежить, но мы приехали сюда именно затем, чтоб его превратить». Сильнейшие Моранычи, живущие для того, чтоб защищать империю от не-мертвых, собираются создать сильнейшего лича! Граничит с изменой…

Юноша у входа вздрогнул, попытался обернуться, но страшным усилием сдержался и уставился перед собой. Давай, мальчик, нервничай, сомневайся, больше, еще больше… Если уж он, Митя, оказался таким дураком, что попал в этот вагон, это вовсе не значит, что теперь он должен спокойно сидеть и не вырываться!

– Ты же не станешь вредить, правда? – смущенно пробормотал младший дядюшка Константин и замер, словно вслушиваясь в собственную фразу и только сейчас понимая ее скрытый смысл. На щеках его вспыхнули пятна, и он бросил на Митю страдальческий взгляд.

– Не пытайся делать вид, что волнуешься о безопасности империи, а не просто трусливо и безответственно увиливаешь от своего долга. – Губы кузена Николя скривились в желчной усмешке.

В отличие от обычно невысоких и жилистых, а порой и откровенно тощих Моранычей, кузен был крупным и массивным, так что неспособные почуять Кровь люди обычно принимали его за одного из Внуков Велеса-Змея или за Живича – среди тех такие богатыри тоже встречались. Зато характером Николя был Моранычем в худшем из воплощений – желчным, язвительным и подверженным острым приступам меланхолии, от которых не только страдал сам, но и заставлял страдать всех вокруг. Хотя Митя подозревал, что сам-то кузен не страдал нисколечко.

– Ну-ну, Николя, потише, ты говоришь с нашим Истинным Князем, – успокаивающе покачал головой князь Сергей. Николя явственно хотел презрительно фыркнуть, но под дядюшкиным