Князь мертвецов - Илона Волынская

– Я всего лишь хочу сказать, что замки не были сломаны, – мягко ответил Свенельд Карлович, и отец тут же отвернулся и резко выдохнул:

– Простите. Не хотел вас обидеть. Но, Предки, пустой участок! Кабинеты, камеры, все заперто… и никого!

– А… а мертвецкая? – срывающимся голосом спросил Митя. – Там тоже никого?

– Там – мертвецы. Вполне благопристойно лежат на своих местах, разве что вокруг каждого стола зачем-то выложен круг из обломков кирпичей. Зачем это господину трупорезу, нынче не спросишь – его нет.

– Так это… Имею честь доложить, на квартире своей трупорез. Он мимо моего поста еще ввечеру проходимши. Его-то я уже запомнил: больно личность характерная, сам чисто мертвяк, особливо когда выпимши, – влез городовой. – Ну, дык он же не подозрительный, можно сказать, свой брат, служака, хоть и по трупам…

– А кого еще неподозрительного видел? – напряженно спросил отец.

– Дык много кого! Подводы с кирпичом проезжали, мастеровые шли, купцы опять же, даже господа дворяне изволили на прешпект на вечернюю променаду выйти… – Городовой сунул руку за обшлаг мундира. В руке оказался паробеллум, городовой охнул, сконфузился, суетливо затолкал оружие в кобуру и наконец вытащил изрядно растрепанную записную книжку. Смущенно поскреб ногтем жирное пятно – от пятна ощутимо тянуло чесночной подливкой. – Про всех слушать изволите?

– А вы что же, всех записываете? – Без долгих церемоний отец выдернул книжку у городового из рук.

– Дык… как на учебе сказывали: записи оченно способствуют наблюдению за благонадежностью и раскрытию преступлениев. – Городовой преисполнился старательной важности. И тут же снова засмущался: – Токмо всех-то записывать у меня не выходит, шмыгают больно шустро, а пишу-то я дюже медленно: пока одного запишешь, другой уж и мимо пробег… Грамоте не шибко обучен, извиняюсь… – почти шепотом добавил он.

За спиной у Мити обидно хмыкнул Ингвар. Хотя Мите-то что – не его дело заботиться о грамотности нижних чинов полиции. Вон, пусть отец мучается!

Отец явственно мучился, разбирая при свете фонаря расплывшиеся на листах каракули:

– Семейство с супружницей и детьми числом семь… Барышни гулящие, но приличные, три штуки… Это еще что за три штуки барышень?

– Это которые по прошпекту так себе гуляют, не заради кавалеров, а заради свежего воздуха. Да оне и не гуляли даже, а до дому поспешали, час-то уж поздний был. Я их до угла проводил, чтоб чего не вышло, а там на следующем углу уж Макар стоит, так, от городового до городового, и дойдут безопасно.

– Хвалю, – кивнул отец, возвращая книжку, и городовой расцвел. – А после прилично гуляющих барышень уже никого и не было?

– Его благородие проезжали, но их-то я уже писать не стал, – заталкивая книжку в карман, пропыхтел городовой; растрепанная книжка в карман не влезала.

– Какой еще «его благородие»? – страшным шепотом спросил отец.

Городовой вздрогнул, многострадальная книжка хлопнулась в грязь.

– Дык… полицмейстер наш, а с ним еще городовых трое и статские какие-то, потрепанные, на арестантов похожие, четверо человек, – зачастил он. – Как раз в чуде-юде навроде этой ехали. – Он ткнул в паротелегу. – Я думал, ваша и есть.

– Полицмейстер, значит… – процедил отец, и на скулах его заиграли желваки. Он повернулся к Свенельду Карловичу. – В участке на ночь оставались трое городовых из старых, которые давно служат. Двоих я собирался отправить в отставку как неспособных, о чем им и сообщил, последние дни служили. Дело простейшее: караулить четверку арестантов в запертых камерах. Двое высланных под надзор, что на гимназической вечеринке арестовали, и двое вчерашних, от складов с железом. Остальную шушеру – пьяниц, дебоширов трактирных – кого отпустили уже, кому наказание определили. Куда они поехали? – Он резко повернулся к городовому.

– Дык… не видел я толком! На пост обратно бежал… отлучился вот… во двор… по естественной надобности… – Городовой засмущался уж совсем отчаянно. – Не подумайте чего, ваше высокоблагородие, я ж одна нога здесь, другая там! Только выскочил, а они уж мимо – фыр-фыр, дыр-дыр – и прямиком по проспекту и умчали, только пар за ними остался. – Он махнул в ту сторону, куда умчалась паротелега с полицмейстером.

Отец повернулся к Мите, и тот наклонил голову:

– Да… Нам тоже – туда.

– Пррроклятье! – сжимая набалдашник трости до белизны в пальцах, прорычал отец, запрыгивая в свой автоматон. Посмотрел на Ингвара, на городового, снова на младшего Штольца. – Ингвар, вы остаетесь! Запритесь в участке изнутри и не открывайте никому! Ни городовым, ни губернатору, ни его императорскому величеству в Силе и Славе Даждьбожей!

– Но я… – начал было Ингвар.

– Выполнять! – рявкнул отец так, что городовой заметно дрогнул в коленках, а Ингвара этим криком будто вынесло из седла и забросило на крыльцо участка. – Я бы и Митьку тут оставил, но кто тогда дорогу покажет? И разберитесь детально, что там с замками – может, все же взламывали их, только хитро как-то, незаметно… Потому что если не взламывали…

Отец не закончил, но Митя понял его и так: если не взламывали, то выходит, оставленный караулить арестантов городовой сам их выпустил. И похоже, по приказу полицмейстера!

– Ты! Оружием пользоваться умеешь?

– А как же! – горделиво приосанился городовой. – Учили-с, вашвысбродь!

– Едешь с нами! – кивая на мерно дрожащую и поквохтывающую, как курица, паротелегу, скомандовал отец, и городовой опасливо полез в кузов. – Митя, мы успеем взять еще людей?

– Там всех уже убили, – меланхолично ответил тот. – Что дальше – я не знаю.

На него посмотрели очень-очень странно – все, включая городового.

– Тогда едем к уланским лагерям! – Отец дернул рычаг, пуская пароконя в галоп.

Глава 45

По следам преступления

Митя послал своего вороненого следом. Паротелега с бултыхающимся в кузове и отчаянно хватающимся за борта городовым обогнала его, Свенельд Карлович поравнялся с отцом.

Перекрывая стрекот паротелеги, старший Штольц прокричал:

– Полагаете, все же набег? Виталийцы опять зашли с суши?

– Предпочитаю не рисковать! – отозвался отец.

– А если… – Штольц оглянулся, но или за паром не разглядел едущего следом Митю, или решил не скрывать своих сомнений. – Если Митя ошибся?

– Лучше над нами будут смеяться, чем всех перебьют! – отрезал отец. – Да и полицмейстер… – Он опять не договорил, но лишь поддал пару, уносясь вперед на своем серебристом пароконе.

Но его и так поняли. Паротелега с городовыми, полицмейстером и четверкой арестантов, уехавшая в том же направлении, куда тянуло Митю темное, гнилостное, пахнущее кровью, разрытой землей и почему-то мокрой глиной ощущение смерти.

А в прошлый виталийский набег кто-то же указал командам пародраккаров путь к городу, и о расположении и состоянии защитных башен уведомил, и порубежников из башен пытался убрать…

Лагеря уланского полка словно вынырнули из мрака. Качающийся фонарь освещал мокрые от пара бока отцовского пароконя. Седло было уже пустым – отец обнаружился у караулки. Вытянувшийся в струнку часовой только судорожно кивал в ответ на короткие, рубленые отцовские фразы, больше похожие на приказы.

Подбежавший Митя услышал, как часовой бормочет:

– Так нету никого, ваше высокоблагородие, все господа офицеры на квартирах ночевать изволят!

– Врешь! Где старший офицер?

– Так это… – взгляд солдата вильнул. – Будить не велели…

– Ррразбудить! Сюда! Немедля!

Начальственный рык произвел должное впечатление на солдата – тот почти присел, но тут же вытянулся и проорал:

– Прошка! Мухой за кем из господ офицеров и сюда веди!

– Так кого ж я зараз… – откликнулись из караулки.

– Бегом!

Из караулки почти кубарем выскочил полуодетый солдат и, на ходу натягивая мундир, рванул в узкий проход между солдатскими бараками.

Долго ждать не пришлось. Митя едва успел выпрыгнуть из седла и встать рядом с отцом, как из темноты послышались шаги, громкая ругань и плачущий голос солдата:

– Так шо ж я сделаю, вашбродь, ежели оруть и грозиться изволят: подать, говорят, сюды охвицера! Ежели мы им – не велено, так оне ж нам – по сусалам.

Жалобы оборвались