Князь мертвецов - Илона Волынская

Ему показалось, что с потолка вагона рухнул… камень?

Лишь через мгновение Митя понял, что это вовсе не камень, а громадный глиняный кулак, проломивший крышу. Кулак врезался в пол в пяди от Николая. Вагон истошно заскрипел и словно бы пошел волной; стенки его рвались, как слишком туго натянутая ткань, обивка лопалась, точно кожура на перезревшем яблоке, а доски скалились острой щепой, будто обломками зубов.

Николая швырнуло на глиняную руку. Словно почувствовав прикосновение, та зашевелилась, кулак поднялся и… вколотил кузена в пол вагона. А когда взметнулся снова – Митя увидел чудовищно изломанное тело и… и… Это был вовсе не Николя! Это был полицмейстер, Ждан Геннадьевич!

Глиняная ручища ухватила Митю за ногу и поволокла прочь – прямиком через стену! Вагон вдруг точно подернулся серой туманной дымкой, а потом и вовсе развеялся черной пылью, а Митя… Митя полетел вверх, навстречу черному бездонному небу, напоследок успев увидеть тонкую блестящую нить железной дороги и отчаянно мечущихся по насыпи людей. И ни один из них не был Белозерским!

Это успокаивало и одновременно слегка расстраивало.

Внизу заверещали, пронзительно, срывая легкие и горло. В этом крике был чудовищный, запредельный, обессиливающий ужас, от которого нельзя уже ни сражаться, ни даже бежать, а можно только верещать. Митя отчаянно рванулся, сам не понимая куда – то ли прочь, то ли на помощь…

…и с хриплым воплем сел на кровати в своей комнате.

Глава 43

Вызов с того света

– Сон… Опять сон… Это плохо. Всего лишь сон, это – хорошо… – Митя вытянул руки – белеющие в темноте пальцы мелко и часто подрагивали. Ледяной пот тек по вискам, будто Митя попал под дождь.

Он хотел вытереть пот – не получалось, почему-то никак не удавалось поднести пальцы к лицу, он словно все время промахивался, бессмысленно хватая воздух… Митя глубоко вздохнул. Сейчас он соберется… возьмет себя в…

Новая волна оглушительной, запредельной боли накрыла его. Митя заорал и отчаянно забился. Одеяло обернулось вокруг него, стискивая со всех сторон, он рванулся, грохнулся с кровати на пол и пополз в напрасной попытке спастись… Но его кости трещали, переламываясь, как сухие ветки, их изломанные концы вспороли легкие и желудок, протыкая насквозь кожу и выходя наружу! Его вздернули в воздух и крутанули в разные стороны – как ребенок тряпичную куклу. И разорвали тоже как куклу. Лопнула кожа, натянулись и с треском разорвались кишки, кровь хлынула наземь… И это повторялось снова, и снова, и снова…

– Митя! Митя, ты что! – Его снова схватили за плечи, он заорал, одновременно пытаясь вырваться и смутно удивляясь, почему у него еще есть плечи – ведь их же вырвали, небрежно отшвырнув кровавые ошметки прочь.

– Митя! – Его схватили со спины, прижали к полу и тут же сверху полилась ледяная вода.

Его собственный крик перешел в хрип, вода лилась в глаза и рот, он захлебывался, отплевывался, колотясь головой об пол. От особенно сильного удара в затылке резко стрельнуло болью, и Митя замер, вдруг понимая, что вот эта боль, не такая уж сильная по сравнению с недавней пекельной[36] му́кой, она… настоящая! Затылок у него и в самом деле болит! Он медленно поднял руку, пощупал… встряхнулся, смахивая воду с лица, и разлепил склеившиеся ресницы.

Задевая по лицу, над ним колыхался край некогда белой, а теперь весьма застиранной ночной сорочки. Он поднял глаза выше – и встретился глазами с любопытно уставившейся на него Ниночкой. Кузину он даже узнал не сразу: лицо стоявшей над ним девочки было словно перевернуто, и вместо привычно торчащих вверх косичек его окутывало пушистое, почти круглое облако жестких темно-русых волос, схваченных синей лентой. К груди Ниночка прижимала кувшин.

Она деловито перевернула его, стряхивая на Митю последние капли и поинтересовалась:

– К тебе что, жаба ночью приходила? Сожрать хотела?

– Какая еще жаба, о чем ты, Ниночка? – Над Митей нависли еще две головы.

Его подхватили под локти, он повис на держащих его с двух сторон отце и Ингваре – ноги подламывались. Попытались поднять на постель, не смогли, тогда просто усадили, прислонив к ножке кровати. Отец поднял брошенное на пол одеяло и укутал Митю, как маленького, потом вырвал у Ниночки кувшин, заглянул внутрь и отрывисто скомандовал:

– Воды!

Засуетились, затопали… Митя с трудом поднял голову. Мимо стоявшего в дверях комнаты полуодетого Свенельда Карловича протиснулась тетушка в ночной рубашке и пуховом платке, с папильотками в волосах. Протянула отцу стакан и застыла рядом, пока отец пытался напоить Митю. Руки у отца подрагивали, так что часть воды пролилась Мите на грудь.

– Ступайте отсюда, нечего глазеть! – Людмила Валерьяновна махнула размахрившимся концом платка на выглядывающих из-за плеча Свенельда Карловича горничных. – Спать идите! Дмитрию всего лишь сон плохой приснился, а вы прям: «Варяги, варяги…» Нету никаких варягов и не случилось ничего…

– Слу… случилось. – Митя мотнул головой, отпихивая тычущийся ему в губы стакан. – Я… Они…

Слабенький голос осторожности в душе тихо-тихо пропищал: «Если ты расскажешь, тебя спросят, откуда ты знаешь», но Митя лишь снова тряхнул головой, отмахиваясь. Там, во сне, он очутился в том вагоне лишь потому, что так ничего и не рассказал отцу. Но даже реши он по-прежнему скрытничать о собственных делах, скрывать случившееся от начальника губернского Департамента полиции – попросту преступно!

– В городе… нет, за городом… но недалеко… Только что убили людей! – выпалил Митя. – Много!

За дверью пронзительно взвизгнула и, кажется, хлопнулась в обморок Маняша. Ну или просто – хлопнулась, все же обмороки для горничной – непозволительная роскошь. Лицо Леськи стало таким бледным, что веснушки проступили на коже как яркие золотые монетки.

– Да приснилось ему, приснилось! Кошмар ночной… – нетерпеливо фыркнула тетушка. – Леська, молока с медом баричу принеси… да и барину заодно… – косясь на брата, добавила она. – И спать все!

– Не нужно молока! И не кошмар это был!

То есть кошмар, конечно, но…

Митя стряхнул одеяло, оттолкнул руки отца и вскочил. Тетушка шокированно ахнула:

– Митя! Да это форменный скандал! Как можно, здесь девочка! – Она торопливо закрыла Ниночке глаза ладонью.

Ниночка немедленно принялась выворачиваться, норовя выглянуть из-под материнской руки.

Не обращая на них внимания, Митя заметался по комнате:

– Я не знаю, что там произошло, но… их было много! Может… и варяги.

За дверью снова послышался стук падающего тела и почти восторженный возглас Антипки:

– Ты гля, снова ляпнулась! Не девка, а чисто кегля!

– Много… тех, кто убивал? – настороженно спросил отец.

Митя, одной ногой в брючине, остановился, балансируя на второй, на мгновение задумался:

– Не знаю… И скольких убили тоже – не знаю! – торопливо добавил он. – Там… боль и ужас, так много, что и не поймешь.

– Где? – отрывисто бросил отец.

Митя натянул наконец брюки, крутанулся на пятке и указал на одну из стен комнаты:

– Там! В той стороне.

– А точнее?

– Точнее по дороге разберусь! – натягивая штаны, бросил Митя.

Отец досадливо поморщился, но потом коротко кивнул:

– Хорошо, едем! Ингвар, заводите автоматоны.

Германец метнулся вон из комнаты, и только Митя рявкнул ему вслед:

– Оденьтесь!

– Свенельд Карлович, вы с нами? Тогда берите паротелегу, мало ли…

– Оружие? – отрывисто спросил старший Штольц.

– Обязательно, – скомандовал отец. – Ждите меня у конюшни! – И бросился к своей спальне.

Тетушка вцепилась ему в локоть и почти повисла на отце:

– Но Аркадий… Не кажется ли тебе, что это слишком?! Мчаться невесть куда, в ночь… из-за того, что мальчишке приснился кошмар! С чего ты взял, будто что-то и впрямь случилось?!

– Сесстррра!

Наскоро, попадая мимо пуговиц, застегивающий жилет Митя даже замер – отец умудрился в одном слове и шипеть