Опасные видения - Коллектив авторов

Послесловие 1976 года

Название этого рассказа повторяет название старинного религиозного гимна. По-моему, здесь я умудрился оскорбить всех до единого, что на тот момент казалось прекрасной идеей, но впоследствии я не раз об этом жалел. Коммунизм, наркотики, секс, Господь Бог – все собрано в кучу… и, кажется, когда надо мной спустя годы обрушилась крыша, без «Веры наших отцов» дело явно не обошлось.

«Человек-Мозаика»

Предисловие

Принято считать, что среди новых и молодых писателей на поприще спекулятивной литературы один из самых многообещающих – Ларри Нивен. Он пишет два года и уже нашел свой стиль, свой голос. Он пишет то, что зовется «твердой» научной фантастикой – то есть его научные допущения твердо стоят на фактах, известных на время написания; в рассказе Нивена не найдешь пивных банок на Марсе и тайной планеты, кружащей на одной орбите с Землей по ту сторону Солнца. На первый взгляд может показаться, что это сужает горизонты его творчества. У воображения потусклее так бы оно и случилось. Но Ларри Нивен работает с деталями; и в крошечных фактах – тех, что очень часто не замечают писатели, ошибочно считающие, будто писать интересно можно только о больших и очевидных темах, – он находит области для разработки очень личных, очень нестандартных историй.

В эти два года он работал так усердно, так качественно, что его пятый опубликованный рассказ – «Штиль в аду» – занял второе место в категории «короткая форма» премии «Небьюла» Американской ассоциации писателей-фантастов 1965 года. Он уже побывал в нескольких антологиях «лучшего за год». И конца достижениям не видать. Вообще-то Нивен – вполне себе Великая Надежда этого жанра.

Ларри – миллионер. Не, правда. Настоящий, нешуточный денежный миллионер. И о его преданности любимой фантастике говорит то, что он решил жить исключительно на деньги от писательства. Немногие из нас, голодных, бледных и страдающих халтурщиков, могут это повторить.

Ларри Нивен родился в Лос-Анджелесе, принадлежит к семейному клану Доэни[97], вырос в Беверли-Хиллс. Выбрав основной специализацией в Калтехе математику, он вылетел через пять семестров – один и две трети года. В конце концов стал бакалавром математических наук в Университете Уошберна, Топека, штат Канзас, замедлив процесс тем, что понабрал курсов по философии и английскому языку и второстепенную специализацию по психологии. Стал магистром в Калифорнийском университете, а через год вдруг взял и заявил миру (который на тот момент еще не особенно прислушивался): «Я решил, что лучше буду писать научную фантастику. Сейчас июнь 1963 года – и я начинаю». Он продал свой первый же рассказ – «Самое холодное место» – ровно год спустя Фреду Полу, редактору Worlds of If. Ларри рассказывает об этом так: «Рассказ напрочь устарел после астрономических открытий русских на Меркурии в августе 1964 года. Но я уже обналичил чек. Фред остался с этой чертовщиной. Издал в декабре 1964 года. Моя семья – чинившая мне столько помех, что забили бы весь земной эфир на век, с самого моего объявления, что я стану писателем („Найди достойную работу!“), – мигом перестала меня донимать. Теперь я могу спать по утрам допоздна, а это все-таки главное в писательстве».

Интересное примечание о нивенской et famille[98]. Оставшись с двумя парами родителей после их развода 1953 года, ему пришлось предоставить обеим Пятифутовую Книжную Полку Ларри Нивена, чтобы они им хвастались в его присутствии. Его брат и сводная сестра подарили ему на день рождения в 1965 году альбом, и теперь ему приходится покупать и третью копию всего, что он выпускает, чтобы вырывать страничку и вклеивать туда, а еще четвертую копию – для собственного собрания сочинений. Таким образом, он только теряет деньги на каждом рассказе.

Нивен – автор превосходного романа «Мир птаввов», вышедшего в Ballantine, и автор следующего рассказа: резкого и пугающего логичного комментария о будущем пенологии, твердо основанном на, упаси господи, современности.

Человек-мозаика

Ларри Нивен

В 1900 году н. э. Карл Ландштейнер разделил человеческую кровь на четыре группы: A, B, AB и 0, согласно отторжению организмом[99]. Впервые стало возможно перелить пациенту кровь и надеяться, что это его не убьет.

Движение за отмену смертной казни только-только начиналось и уже было обречено.

Vh83uOAGn7 – его телефонный номер, и номер водительских прав, и номер соцстраховки, и номер военного билета, и номер медсправки. Два этих удостоверения отозваны, а остальные потеряли значение, не считая медсправки. Его звали Уоррен Льюис Ноулс. Ему предстояло умереть.

До суда оставался день, но вердикт тем не менее уже был ясен.

Лью виновен. Если кто-то и сомневался, то у обвинения имелись железобетонные доказательства. К шести часам завтрашнего дня Лью осудят на смерть. Брокстон подаст на каком-нибудь основании апелляцию. Апелляцию отклонят.

Камера была удобной, маленькой, с мягким полом. Это не было связано со степенью вменяемости заключенного, хотя и невменяемость давно перестала быть оправданием при нарушении закона.

Три стены камеры – решетки. Четвертая – внешняя – из цемента успокаивающего оттенка зеленого. Но прутья, отделявшие его от коридора, от угрюмого старика слева и от крупного придурковатого подростка справа, – эти прутья были четырех дюймов толщиной, на расстоянии восьми дюймов друг от друга, обтянутые силиконом.

Лью в четвертый раз за день сжал и попытался вырвать силикон. На ощупь тот напоминал рыхлую резиновую подушку, с жесткой сердцевиной толщиной с карандаш, и не поддавался. Когда он отпустил, силикон тут же вернул форму идеального цилиндра.

– Так нечестно, – сказал он.

Подросток не сдвинулся с места. Все десять часов, сколько Лью провел в камере, пацан с жидкими темными волосами, спадающими на лицо, и постепенно темнеющей щетиной сидел на краю койки. Длинные волосатые руки двигались только во время еды, все остальное – никогда.

Старик поднял глаза на голос Лью. Откликнулся с горьким сарказмом:

– Что, тебя подставили?

– Нет, я…

– Ну, хотя бы честный. За что тебя?

Лью ответил. И не мог сдержать выражения уязвленной невинности. Старик презрительно улыбнулся, кивая так, будто ничего другого и не ожидал.

– Глупость. А глупость всегда каралась смертной казнью. Если бы у тебя был выбор, за что тебя казнить, почему бы не за что-нибудь важное? Видишь пацана с той стороны?

– Да, – сказал Лью, не поворачиваясь,

– Толкал органы.

Лью почувствовал, как