Миттельшпиль - Шеннон Макгвайр

– Еще как похожи, – говорит Хезер, вставая рядом с мужем. – Может быть, нет, если вы привыкли видеть себя в зеркале, но для остальных… Вы до боли похожи друг на друга.

Эрин откидывается в кресле, с интересом наблюдая за разворачивающейся сценой. Они оба выведены из равновесия, им не по себе от пристального внимания родителей. Она может многое узнать, наблюдая за их реакцией.

Часть ее задания – наблюдать за ними. Часть ее задания – защищать их. А еще одна часть – быть готовой их убрать: ей нужно обнаружить их слабости, пусть даже небольшие, и знать, как ими воспользоваться. Они прекрасно чувствуют себя в академической среде, выступая единым фронтом против любых вызовов, которые может бросить им университет. Их ранняя связь, должно быть, позволила им пережить бакалавриат с минимальным количеством слез; судя по парам кукушат, которые не установили контакт до старшей школы, если бы Роджер и Доджер в детстве не провели какое-то время вместе, они бы безнадежно отставали в тех предметах, которые не были им присущи. Конечно, Доджер никогда бы не смогла стать лингвистом, так же как Роджер – математиком, но они справились – некоторые из других подопытных не достигли и этого. Они уравновешивают друг друга.

Это не значит, что они готовы противостоять своим родителям, – хотя если уж им суждено столкнуться с мамой и папой, то лучше пусть это будут ее родители, а не его. По крайней мере, ее родители хотят лучшего для нее, а не для эксперимента.

Смита выходит из кухни. Пока что она молча стоит в стороне, наблюдает, вникает в происходящее.

– Тебя усыновили? – спрашивает Питер, глядя на Роджера.

Этот вопрос – кладезь информации. Роджер анализирует ее, не задумываясь, считывает все оттенки, все, что Питер не смог бы сказать без нескольких кружек пива и кучи времени на раздумья. Однако в первую очередь на вопрос необходимо ответить, пока он не превратился в бомбу замедленного действия: этот вопрос определяет все.

– Да, сэр, меня усыновили, – отвечает Роджер. – Мы с Доджер сравнили документы. Мы родились в один и тот же день, сведения о биологических родителях недоступны. Я никогда не контактировал с биологическими родственниками, и, честно говоря, у меня не возникало желания их искать. Я люблю своих родных. Просто, ну… – Он смотрит на Доджер, пожимая плечами.

Она подхватывает разговор. Она все еще умеет врать лучше него, даже если она не так сверхъестественно убедительна, как он; иногда дело не в словах, а в том, как они используются.

– Мы познакомились в шахматном лагере. Помните?

Глаза Хезер округляются.

– Тот друг по переписке, ради встречи с которым ты хотела поехать в Кембридж? Доджер, милая, почему ты ничего не сказала?

– Потому что я сказал ей не приезжать, – говорит Роджер. – Я был ребенком. Мне было страшно. Какая-то девочка сказала, что она думает, что у нас могут быть одни биологические родители, а дети в школе смеялись надо мной, потому что я был нежеланным ребенком. Но я был желанным. То, что меня усыновили, означало, что мои родители любят меня больше всего на свете. Они выбрали именно меня, а не кого-нибудь другого. Я боялся, что если снова увижу Доджер и она действительно окажется моей сестрой, как она сказала, то все изменится. Из ниоткуда возникнут наши биологические родители и заберут нас у тех, кто нас любит.

Эрин ничего не говорит. Это не ее разговор, а Роджер гораздо ближе к истине, чем думает, то ли случайно, то ли потому, что у него есть смутные воспоминания о других, более старых временных линиях, где происходило именно это. Если кукушата встречались слишком рано, их разделяли. Эта схема никогда не менялась. Ее отголоски до сих пор витают над ними.

– А я подумала, что, если бы он действительно был моим братом, как мне показалось, он бы слишком сильно меня любил, чтобы сказать мне держаться подальше, – говорит Доджер, с легкостью подхватывая нить лжи. Если бы они действительно выросли вместе, они бы вселяли ужас. Они и сейчас пугают не понарошку. – Поэтому я не стала ничего говорить. Мы встретились снова, когда я поехала на шахматный турнир в Массачусетс, но потеряли связь после того, как я… порезала себе руки.

Ее щеки пылают, она смотрит в пол, будто он может отпустить ей все прошлые грехи. Она ничего не говорит о том, что солгала, когда позволила им думать, что нож держал Роджер, – в этом нет необходимости: ее молчание и есть признание.

Питер и Хезер обмениваются взглядами. Когда они снова поворачиваются к троице, оба улыбаются, она – грустно, он – несколько натянуто.

– День благодарения – семейный день, – говорит Хезер. – Давайте садиться за стол.

Ночью, когда Эрин и Смита лежат на полу в комнате Доджер, Роджер – в комнате для гостей, а Хезер и Питер – в своей постели, Хезер поворачивается к мужу.

– Ты правда веришь, что она просто по абсолютной случайности столкнулась со своим братом-близнецом?

Слово «близнец» вошло в разговор без фанфар. Оно слишком логично, чтобы его можно было опустить: они родились в один день, у них одинаковые глаза, одинаковое строение костей, одинаково напряженная осанка, выдающая их упрямый характер. У Доджер он считывается сразу: по тому, как настороженно она держится, как реагирует на малейший звук. Роджер кажется более расслабленным, но он тоже всегда настороже, просто лучше это скрывает.

– Похоже на то, – говорит Питер.

Хезер качает головой.

– Еще и эти имена. Слава богу, бедные дети не росли вместе. Можешь себе представить?..

– Интересно, его родителям при усыновлении тоже поставили условие, что они не смогут изменить имя ребенка? – говорит Питер.

– Некоторым людям лучше не позволять давать имена своим детям.

– Точно, – соглашается он.

Хезер некоторое время молчит, а потом продолжает:

– Наверное, я должна чувствовать себя обманутой, потому что Доджер все так подстроила, чтобы мы не могли его не принять. Но на самом деле я чувствую облегчение. У нее есть брат. Кто-то ее возраста, кто понимает, как работает ее разум. Разве это плохо?

– Это хорошо, – говорит Питер и целует жену.

В комнате в другом конце коридора Доджер не спит и смотрит на медленно гаснущие созвездия на потолке. Светящаяся в темноте краска все еще держит заряд, хотя прошло уже столько лет; она может определить время по периоду полураспада своего искусственного неба. Она хочет поговорить с Роджером. Хочет спросить его, что он думает об ужине, о ее родителях, о ситуации в целом.

Но не может. Смита спит,