Бездарь и домовой - Дмитрий Игоревич Сорокин

— Поняла… Тебе спасибо! Слушай, может, мы когда-нибудь ещё, а?

— Кто знает, всё возможно.

Распрощавшись с ребятами, сел в свой рыдван с твердым намерением немедленно ехать домой.

— Поздравляю, мой добрый сеньор! Это было замечательное выступление. И я рад, что вы осуществили свою мечту, — прозвучал такой знакомый голос.

— Нафаня! Живой!

— К вашим услугам, мой добрый сеньор!

— Как у тебя с маной?

— Отлично подзарядился во время фестиваля, так что готов на любые свершения, — отрапортовал невидмый домовой.

— Славно, дружище. Тогда давай отъедем отсюда подальше и перепрыгнем в Тарусу. Там всё и расскажешь, что захочешь рассказать. Как говорил один царевич, у меня в этом городе остались незакрытые дела.

Настроение взлетело еще выше. Нафаня жив! Я, улыбаясь от уха до уха, покидал фестивальный полигон под неодобрительное ворчание так и не закрытой кхазадки по фамилии Гештальт, и думал о том, что уж свой-то я закрыл. И — отлегло, как отрезало. Нет, я был натурально доволен и счастлив, это очень особенное ощущение: петь на сцене и ловить энергетику зала. Но вот прямо вот сейчас я понял, что это не моё. Повторить когда-нибудь раз-другой — почему нет, но так-то по жизни хочется совсем другим заняться. Меня ждет магия, в которой я по сей момент ни в зуб ногой, и я, наверное, как Ломоносов сейчас, что шагал с рыбным обозом, обуреваемый жаждой знаний.

Но вот отъехали подальше, и я остановил машину.

— Нафаня, мы готовы?

— Готовы мой добрый сеньор.

— Тогда погнали в Тарусу.

Всего два удара сердца — и мы на обочине калужского тракта, всего за пару верст до Тарусы. Сняли отвод глаз, да и поехали к себе на Овражную, где, разумеется, никого не было — календарный месяц до того дня, когда хозяин-пьяница придет за квартплатой, еще далеко не истёк.

Глава 30

Пятнадцать дней

Едва ли кто из респектабельных обладателей домовых использовал из когда-нибудь в качестве принтера. Я вот сообразил, что можно и так, и теперь Нафаня, сожравший четыре тульских пряника, выдувал ртом струю неопределенного цвета, которая на земле формировала бронзовую табличку с надписью «Na etom meste budet obustroen Istoricheckiy park „Dvor pervogo knyazya Tarusy“ Administraciya». Я впервые видел, как домовой работает производителем чего-либо, и понял, что едва ли хочу знать, как именно он изготавливает эликсиры, например. Готовую табличку я «вечным» клеем прикрепил к здоровенному камню, который от реки на холм взгромоздили те самые мертвецы, что на этом же самом холме пустили клочки по закоулочкам. Втащили, вкопали, после чего я их и отпустил с миром. А камень с табличкой был моим личным гвоздем в задницу герру Шляппербзяхелю и его непосредственному начальству. Нет, они ни в чем не провинились, во всяком случае передо мной, но исторические места надо содержать сообразно их статусу, а то обязательно заведется очередной Никаноров и будет мутить всякое. Впрочем, пусть побегают, а я и эту главу закрыл.

Обновленный мост через овраг выглядел куда красивее прежнего. Сейчас по нему плачущая девочка лет восьми, размазывая злые слёзы по лицу, прутиком гнала пяток гусей в Заовражье.

— Опротивели Марусе

Петухи да гуси.

Сколько ходит их в Тарусе,

Господи Исусе! — продекламипрвал я.

— И всё-таки вы мне соврали, Фёдор, — укоризненно произнес за спиной женский голос. — Вы поэт, причем, как я вижу, неплохой.

— Это не мои стихи, Марина Ивановна, — повернулся я к академику аэромантии. — Здравствуйте, рад встрече. Стихи не мои, их очень давно написал Николай Заболоцкий.

— Коля? — очень сильно удивилась Цветаева. — Но он же погиб в тридцать четвертом… И я никогда не знала, что он пишет стихи. Вот аэромантом был великолепным — у них это наследственное. Но где вы… А! Я поняла. Так сходится… Вы из этих, из переселенцев, да? Правоверный индуист, наверное?

Я рассмеялся.

— Нет, индуизм здесь ни с какого боку, но вы угадали. И да, это другой Заболоцкий.

— Надо же как… А помните еще его стихи?

— Только одно, — и я прочел ей «Некрасивую девочку», выученную еще в школе.

— Невероятно прекрасно и очень глубоко, хотя и проще простого. Потрясающе! И что, что он там?

— Был известным поэтом, — пожал я плечами, поскольку о биографии Заболоцкого не помнил почти ничего.

— А я?… Я там есть?

— Вы там были, Марина Ивановна, мягко ответил я. — И были великой поэтессой — прямо, как тут.

— А… впрочем, нет, этого, наверное, не надо, — покачала она головой.

А я подумал, что точно не надо, и собирался сменить тему, но тут она сама себя сменила: к нам подошли трое людей-пьяниц, вида самого неприглядного.

— О как. Мамочка выгуливает сыночка! — жизнерадостно прохрипел один из них. — А помогите труженикам здоровья поправить, а? Пожалуйте денежку-другую на опохмел.

— Федя, как вы думаете, зачтут, как самооборону? — с сомнением в голосе спросила Цветаева.

— Давайте не будем беспокоить Чародейский приказ, — ответил я. — Лучше вызовите милицию.

— Какая тебе там милиция, щенок! — взъярился пропойца. — Деньги-ска гони, живо, ять! И не две деньги, а всё, что есть! А то мы твою мамочку… того-этого!

— Ну вот, удовлетворенно кивнул я головой. — Налицо нападение с целью грабежа плюс покушение на кое-что ещё. Болезный, у тебя, поди, и ножик есть?

— Нет… — опешил он, потому как, с его точки зрения, вёл я себя неправильно.

— Жаль, — огорчился я. — На разбой не потянет. Но и так сойдёт. — и тремя ударами вырубил нападавших.

Милиция приехала меньше, чем через пять минут — ну да, Таруса — город маленький. Возглавлял наряд капитан Копейкин лично. При виде меня он взбледнул и выпучил глаза:

— Фёдор! Ты опять⁈

Город Алексин удивил чистотой и благолепием. Постарались мои зомбари тут на совесть, смотреть приятно. Рыдван пересек Оку по мосту, и в скором времени достиг сельца Кудашево.

Там несколько удивились моему неожиданному визиту, но, в целом, обрадовались — особенно, Наташа. Я пояснил, что, по случаю, официально представляюсь в качестве жениха, и вручил подарки. Заказал я их в Тарусе, забрал в пункте выдачи «Гуселебедей» в том самом торговом центре,