Бледный король - Дэвид Фостер Уоллес

эффективности). Плюс у меня уже был любимый дипломат от старшего дальнего родственника, служившего в последние годы Второй мировой войны в штабе на Гавайях, отчасти как кейс (т. е. это дипломат отчасти как кейс), но без ручки, и поэтому его приходилось носить под мышкой, и в нем лежали разнообразные личные или незаменимые вещи, туалетные принадлежности, заказной футляр для берушей, дерматологические мази и бальзамы, важные документы, которые всякий разумный человек носит при себе, а не доверяет перипетиям багажных отделений. Среди тех документов – моя недавняя переписка с ведомством по гарантированным студенческим займам и заместителем регионального комиссара по кадрам Среднезападного региона Налоговой службы, а также копия подписанного контракта с Налоговой и форма 141-PO – так называемый «приказ о назначении» в Среднезападный РИЦ, оба из которых (т. е. двух последних документов) мне, видимо, требовались для получения бейджика Службы, что мне велели сделать сразу по прибытии в «пункт приема для GS-9» в конкретное четко обозначенное время, записанное от руки на единой, размазанной и безразлично проштампованной линии внизу приказа о назначении [88].

(Кратенькое отступление. Исключая его общее самолюбование и склонность к кликушеству, в одном «Неуместный» Крис Фогл из § 22 попал не в бровь, а в глаз. Учитывая, как устроен человеческий разум, со временем в памяти действительно остаются мелкие и чувственно специфические подробности – а в отличие от некоторых так называемых мемуаристов, я отказываюсь делать вид, будто разум устроен как-то иначе. В то же время будьте покойны: я не Крис Фогл, я не собираюсь вываливать на вас все разжеванные ощущения и промелькнувшие мысли до последней. Я тут занимаюсь искусством, а не просто воспроизведением. Чего не понимают коллеги со словесным поносом вроде Фогла, так это то, что существуют очень разные виды правды, порой даже несовместимые друг с другом. Пример: стопроцентно точный исчерпывающий перечень всех травинок на моем газоне с указанием точных размеров и форм – это «правда», но не та правда, которая кому-то интересна. Содержательной, стоящей и так далее правду делает уместность, а она, в свою очередь, требует выдающейся разборчивости и чуткости к контексту, ценности и общей сути – иначе мы ничем не будем отличаться от компьютеров, которые шлют друг другу голые факты.)

Также в одном из многочисленных изобретательных внутренних отделений и защелкивающихся карманчиков кожаного дипломата лежал один конкретный вспомогательный документ из личной внутрисемейной переписки с определенным неназваным и дальним родственником, обладавшим в офисе регионального комиссара Среднего Запада Налоговой службы в Джолиете, на севере,[89] тем, что сегодня назвали бы значительным «авторитетом», и которого технически у меня даже не должно было быть (и который был довольно мятым после извлечения из корзины для бумаг неназванного и более близкого родственника), но который виделось благоразумным иметь на случай какой-нибудь бюрократической неожиданности или как крайнюю меру [90]. В общем мое отношение к бюрократиям было таким же, как и у большинства средних американцев: я ненавидел и боялся их (т. е. все бюрократии), и в принципе считал большими перемалывающими безличными машинами – то есть они мне казались закостенело буквальными и скованными правилами, как машины, и примерно такими же тупыми [91]. По меньшей мере со времен стычки с департаментом транспортных средств штата и нашим страховщиком в 1979 году из-за условий и страхового покрытия моих ученических прав после настолько смехотворно мелкого происшествия, что его и аварией не назовешь, у меня со словом «бюрократия» в основном ассоциировался человек, который сидит без выражения за стойкой, не слушает мои вопросы и объяснения обстоятельств, а просто заглядывает в какой-то свод безличных правил и ставит на мою анкету печать с номером, означающим, что мне предстоят очередные утомительные и раздражающие споры или траты. Сомневаюсь, что вам надо объяснять, почему недавний опыт с комиссией и деканом по работе со студентами (см. § 9 выше) никак не развеял это мнение. Может, это и стыдно, но я решил, что не помешают любые доказательства дополнительных связей с авторитетами, чтобы в случае проблем или путаницы выделиться из длинной серой очереди безликих просителей [92] в Региональном инспекционном центре, который я уже заранее воображал себе какой-то протобюрократической версией замка Кафки – огромным департаментом автотранспорта или комиссией колледжа.

Забегая вперед для предзнаменования и объяснения, я сразу же признаюсь, что плохо помню отдельные моменты приезда и приема по крайней мере отчасти из-за цунами чувственного восприятия, технических данных и бюрократических сложностей, обрушившегося на меня по прибытии, когда меня лично взяли под руку и сопроводили – с таким заискиванием, что, пусть нежданное и озадачивающее, оно порадовало бы практически любого, – в Отдел кадров РИЦа в обход того самого пункта приема для GS-9 (хотя я все равно не знал, где он), куда мне поручалось отстоять очередь и обратиться в полном клякс и опечаток приказе о назначении, лежащем в дипломате. Как почти всегда происходит с человеческим разумом, наводненным избыточной информацией, в памяти запечатлелись только проблески и незавершенные отрывки того дня, из которых я теперь и перескажу специально отобранные релевантные части – чтобы не только ознакомить с атмосферой РИЦа и Службы, но и объяснить то, что может на первый взгляд показаться моей пассивностью (хотя скорее оно было простым замешательством [93]) перед лицом, как может показаться с высоты прошедших лет, очевидного случая ошибочного назначения или опознания личности. Но тогда-то он был не такой уж очевидный; и ожидать, будто человек сразу это увидит, распознает ошибку и немедленно постарается ее исправить, – это примерно как ожидать, что кто-то заметит и исправит какое-то несоответствие в окружении в тот же миг, когда у него перед глазами вспыхнет сотня лампочек. Другими словами, у человеческой нервной системы все-таки есть пределы восприятия сложных данных.

сталкиваться с тем, кто откроет дверь на мой стук и увидит меня с чемоданами и дипломатом на веранде с грязными экранами, – моментами, знаю, вся подсознательная тревога представляла собой просто выражение лица какого-нибудь близкого родственника, который распахивает дверь, видит меня и открывает рот, желая что-то сказать, после чего я ловил себя на тревожных фантазиях и отмахивался от них, возвращаясь в автобусной поездке к невероятно безвкусной книжонке, которую мне «подарила» семья, имевшая свои представления о прикладной мудрости и поддержке, – «подарила» на ужин в вечер перед отъездом (а состоял этот особый прощальный ужин, кстати говоря, из [а] вчерашних объедков и [б] початков кукурузы на пару, попробовать которые у меня не было ни малейшей надежды из-за только что подтянутых брекетов), сперва предупредив, чтобы я разворачивал