Бледный король - Дэвид Фостер Уоллес

происходит львиная доля работы, собственно, инспекции американских налоговых деклараций, Налоговой не принадлежит, а сдается через обратный лизинг холдинговой компанией-владельцем, основанной акционерами-попечителями некоей «Средне Западной Зеркальной Мастерской» (sic) – производителя стекла и амальгамы, пропавшего под протекциями, предоставленными гл. 7 Единообразного торгового кодекса США, в середине 1970-х.

Получившая статус города в 1845 году и, пожалуй, лучше всего известная как место рождения колючей проволоки в 1873 году, Пеория играет важную роль в структуре Налоговой региона Средний Запад. Равноудаленный от Регионального сервисного центра Иллинойса в Ист-Сент-Луисе и офиса регионального комиссара Иллинойса в Джолиете, обслуживающий девять штатов и четырнадцать налоговых округов региона, среднезападный РИЦ силами в 3 тысячи сотрудников инспектирует достоверность данных и расчетов около 4,5 миллиона налоговых деклараций в год [97]. Хотя в целом структура Службы состоит из семи регионов, существует (после зрелищного административного краха нью-йоркского РИЦа в Роме в 1982 году) [98] всего шесть действующих Региональных инспекционных центров, расположенных в Филадельфии (Пенсильвания), Пеории (Иллинойс), Роттинг-Флеше (Лос-Анджелес), Сент-Джордже (Юта), Ла-Хунте (Калифорния) и Федерал-Уэе (Вайоминг), куда направляются налоговые декларации из Сервисных центров соответствующих регионов или из главного компьютерного центра Налоговой службы в Мартинсберге (Западная Вирджиния).

На 1985 год среди заслуживающих внимания торгово-промышленных предприятий Пеории числились: «Рейберн-Трапп Агрономикс»; «Американ Твайн» – второй по размерам в стране производитель ниток, тросов и веревок малого диаметра; «Консолидейтед Селф-Сторадж» – одна из первых корпораций в средней Америке[99], перешедшая на франчайзинговую финансовую модель; страховая группа «Фарм энд Хоум»; принадлежащие японцам остатки «Тяжелого оборудования „Нортекс“»; и национальный штаб «Форникс Индастрис» – частного производителя оборудования для записи и чтения перфокарт, чей крупнейший оставшийся клиент на тот момент – министерство финансов США. Впрочем, главным работодателем Пеории считалась Налоговая служба – с тех пор, как в 1971 году «Американ Твайн» лишились эксклюзивных патентных прав на колючую проволоку 3-го типа.

Конец вставки; вернемся к мнемонически реальному времени.

После бог знает скольких попыток найти в зловонном автовокзале рабочий таксофон и повлиять на кого-нибудь по «горячей линии для сотрудников» с формы 141-PN (как выяснилось, то ли ее номер был указан неправильно, то ли она не работала), лишь на четвертом или пятом автомобиле Службы, появившемся на автовокзале, я наконец добрался до РИЦа, теперь отчаянно опаздывая к назначенному времени, за что так и ждал обвинений от какого-нибудь бесстрастного человека, чей палец заодно лежал на кнопке моральных сигнализации/сирены системы Приема.

Следующим значительным открытием дня стало то, что на окружающем город Селф-Сторадж-паркуэй совершенно ужасное дорожное движение. Отрезок ССП на восточной стороне Пеории шел вдоль франшизных ресторанов и всяких там «Кей-мартов», автосалонов с аляповатыми фигурными воздушными шарами и мигающими неоновыми вывесками. Целая четырехполосная дорога отдельно вела к некому «Карусель-моллу», от одной мысли о котором меня всего передергивало [100]. За этой торговлей (т. е. при взгляде с восточной стороны по пути на юг по городскому периметру, пока слева от «гремлина» мелькала неторопливая и илистая река Иллинойс) высился городской горизонт разбомбленного вида – гистограмма из закопченного кирпича, выбитых окон и ощущения сильного загрязнения, хотя ни из одной трубы не шел дым. (Дело было за несколько лет до попыток джентрификации старого центра Пеории.)

Данным транспортом Службы был двухдверный оранжевый или желтый «АМС Гремлин», дополненный мощной антенной и печатью Службы на дверце водителя. Таблички в салоне запрещали курить и/или есть. В строгом пластиковом салоне было чисто, но при этом ужасно жарко и душно. Я чувствовал, как начал потеть, а в вельветовом костюме-тройке это, очевидно, ощущение не из приятных. Никто со мной не говорил и даже не обратил на меня внимания – хотя у меня в этот период было, о чем я, возможно, не упомянул, тяжелое кожное заболевание и я более-менее привык, что на меня не смотрят или не обращают внимания после первоначального невольного вскрика и выражения сочувствия или неприязни (когда как), то есть уже не принимал это близко к сердцу. Как не последовало ни предложений сделать кондиционер посильнее, ни даже стандартно вежливых вопросов, когда же сквознячок кондиционера дойдет до нас на тесной галерке, где между мной и старшим GS-11, чей хомбург крыша прижала ему почти до носа, сидел молодой человек с вытянутым лицом в сером полиэстеровом пиджаке и галстуке, может, моего возраста, с ногами на поперечном выступе на полу и потому с коленями почти у груди, и он уже, собственно, обильно потел, то и дело тайком утирал ручьи пота со лба, а потом промокал пальцы о рубашку жестом, почему-то скорее напоминавшим, будто он делает вид, что чешется под пиджаком, а не вытирает мокрые пальцы. Я замечал это краем глаза снова и снова. Очень странно. Его застывшая улыбка была нервной и совершенно фальшивой, профиль – разветвляющейся массой сбегающих капель, и некоторые даже падали на пиджак и оставляли пятна на лацканах. Он излучал осязаемую ауру напряжения или страха, а может, клаустрофобии, – у меня было необъяснимое ощущение, что если я с ним заговорю или спрошу его о самочувствии, то ужасно его раню. Еще один работник Налоговой, постарше, сидел впереди рядом с водителем, оба – без шляпы (у водителя – монашеского вида стрижка под ноль) и таращились перед собой, причем ни тот ни другой не говорили и не шевелились, даже когда машина окончательна встала в пробке. У старшего работника сбоку кожа внизу подбородка и на верхней части горла была мошоночного или ящеричного оттенка, как бывает у некоторых мужчин ближе к концу среднего возраста (в духе тогдашнего президента США, чье лицо по телевизору часто выглядело так, словно тает в его горло, из-за чего, помню, его угольно-черный помпадур и арлекинские овалы румян выглядели еще нелепей). Мы то сидели в пробке, то продвигались приблизительно со скоростью кортежа. Солнце ощутимо раскалило металлическую крышу «гремлина»; цифровая табличка со временем и температурой, висевшая на сетевом банке, перед которым мы простояли несколько минут, сперва показывала время, а потом ВАМ ЛУЧШЕ НЕ ЗНАТЬ, предположительно – вместо температуры, что мне показалось зловещим знакомством с остроумием и культурой Пеории. Сами можете себе представить качество воздуха в салоне и неизбежные запахи.

Я еще никогда не проводил так много времени в многолюдном автомобиле без радио и без того, чтобы кто-нибудь что-нибудь сказал, хоть раз, и чувствовал себя в полном одиночестве, сидя втиснутым с другими людьми так плотно, что мы дышали воздухом друг друга [101]. Время от времени водитель мял рукой шею под затылком, очевидно, затекшую из-за странной позы, в которой он