Злейшие пороки - Хлоя Гонг

от каждого шага по ступеням. После одного крутого поворота лестницы и резкого движения, при котором едва удалось сохранить равновесие, Антон входит в комнату с цифрой «шесть» на двери. Маленькая газовая лампа в углу дает неяркий свет. Замка нет. Одному из них придется дежурить, пока другой спит.

– А тебе и не понадобилось ничего говорить. Ты просто сбежал, как капризный двухлетка.

Калла входит следом за ним и закрывает дверь. Может, у него бред, но вряд ли он сумеет уснуть, несмотря на изнеможение. Ему хочется преодолеть оставшееся до приграничья расстояние бегом. Взобраться на вершину самой высокой горы и прыгнуть оттуда – посмотреть, заставит ли это Отту вернуться и заявить, что он ей небезразличен, или докажет, что он в самом деле не более чем очередная ступенька на ее пути.

Семь лет. Надо было ему самому отключить ее от аппаратов и прыгнуть в печь крематория следом за ее трупом, лишь бы избавить всех от нынешних метаний.

– Ты не виноват.

Антон замирает. В приступе раздражения он сдернул китель с плеч, но не успел выпутаться из рукавов.

– Что, прости?

– Ни в этом, ни во всем. – Кажется, Калле неловко – такой Антон уж точно видит ее впервые. Она почесывает свое запястье. – Есть люди, которые ради достижения некой цели всю свою жизнь прикидываются теми, кем не являются. Это многое говорит о ее кознях и ничего о тебе.

Не удержавшись, Антон смеется:

– Спасибо, Калла. Потому что мне в самом деле нужно было, чтобы ты попыталась поднять мне настроение.

– Ты всегда так высоко ценил ее – так что да, я рассудила, что тебе это необходимо.

Калла капризно бросается на тюфяк, заменяющий постель. Судя по всему, раздеваться перед сном она не собирается, а Антон оставляет китель на полу и расстегивает пуговицы на рубашке. Вряд ли она станет возражать.

– Да ладно. – Рубашку тоже он роняет на пол. Он понятия не имеет, кто надел ее на его тело и когда. Вероятно, много лет назад, если подол уже отпоролся. – Ты же меня убила. Не тебе судить, в чем я нуждаюсь.

– А вот и нет. – Калла отстегивает меч, небрежно сталкивает его с тюфяка. – Я тебя убила, но это не значит, что мне нет до тебя дела. За возможность того, что у нас было, я отдала бы все – все, кроме одной цели. Не моя вина, что нас поставили в такое положение, когда мне пришлось выбирать.

Это едва ли извинение. И вряд ли даже в этих словах есть оттенок раскаяния. Но когда Антон затихает, обдумывая ее слова, ему приходит в голову, что в этом королевстве, наверное, это его спасительная благодать. Перед ним – единственный человек, который, как ему известно, лгать ему не станет.

Антон присаживается на корточки. Калла поворачивает голову, смотрит на него в упор так, что волосы на затылке встают дыбом. И отводит взгляд, но так быстро, что не уследить.

– А теперь? – спрашивает он. – Когда выбор уже сделан?

Холод просачивается в харчевню. Не такой жгучий, как когда они стояли снаружи, но его ледяные пальцы пробираются сквозь окно, проникая под стекло.

– Не совсем понимаю, о чем ты.

Он действует не думая. Скорее всего, в бреду, уверяет он себя. Протягивает руку, берет Каллу за подбородок и поворачивает ее лицом к лампе в углу. Желтые глаза вспыхивают в ответ, словно он поднес к прямым солнечным лучам чистое золото.

– Предупреждаю тебя, – глухо говорит Калла, – я не буду для тебя заменой просто потому, что ты не можешь заполучить свою первую любовь.

– А это была любовь? – возражает Антон. – И есть?

Ему вспоминается дворец, его гостиные с безукоризненным порядком и серебряными канделябрами. И города-близнецы, навечно связанные один с другим, – последнее поле битвы для королевства, с трудом выигравшего войну.

– Иначе меня бы здесь не было.

Антон сжимает пальцы на ее подбородке.

– Ты здесь потому, что в конце пути ждет корона.

– Корона мне не нужна.

– На арене ты сражалась за власть над ней. После смерти Каса тебе пришлось решать, кто будет следующим.

Калла прикрывает глаза.

– Нет. После смерти Каса я была готова отказаться от всего, – говорит она, понизив голос до шепота. – Но ты не бросил бы Отту. Ты остался на привязи. А потом тебе пришлось перескочить в Августа, и посмотри только, что с тех пор творится. Какие еще причины есть у меня, Антон? Я последовала за тобой через все королевство, потому что не могу отпустить тебя во второй раз.

В ее словах нет яда, но каждое из них оставляет жгучую рану. Антон с трудом сглатывает из-за вставшего в горле кома. Лампа мерцает.

– Скажи мне, Калла, – просит он, – объясни, как еще я мог бы выжить, если бы в тот момент не вселился в Августа.

Она поднимает руку. Медленно кладет ее поверх его ладони, переплетает пальцы. Ощущения от этого жеста пробираются по мышцам до его груди, внедряются в сердце, словно инфекция, завладевают его кровью.

– А может, – шепчет Калла, – ни один из нас и не должен был выжить.

У Антона нет ни малейшего желания сдерживаться. Он подается вперед и почти удивляется, когда Калла не отталкивает его, когда их губы встречаются, и она с выдохом медлит две секунды, три, четыре, прежде чем, запустив пальцы в волосы у него на затылке, придвигает его голову ближе.

Его родное тело бодрствует с тех пор, как он сделал перескок и вывалился из кареты, но лишь теперь оно по-настоящему вспоминает, что значит быть частью этого мира. Только теперь, когда ладонь Каллы соскальзывает по его шее, вниз по груди, вокруг торса, оставляя за собой трепетный холодок, Антон понимает, чего лишался все эти годы, пока занимал чужие тела.

Он слегка отстраняется. Калла не удерживает его. Она не сводит с него взгляда желтых глаз, и он чувствует себя не более чем верующим, завороженным небесами.

– Это смертный приговор? – Он навивает на палец прядь ее волос. Они льются как вода, скользят как шелк. – Совместно подписанный, совместно приведенный в исполнение?

– Я рада, что ты это понял. – У Каллы перехватывает дыхание, когда он дотрагивается пальцем до ее нижней губы. Но она, тут же оправившись, добавляет: – Тебе известно, во что ты ввязался. Известно, кто я такая.

– Известно.

Ее язык с готовностью принимает его палец, юркнувший в рот. Дрожь проходит по его спине, и, хотя в комнате становится все холоднее, еще никогда, ни в одном теле ему не бывало так тепло, как сейчас.