Амлет, сын Улава - Адель Гельт

Когда зовут, да еще со всем вежеством, туда, куда ты и без того собирался, стоит идти. Мы и пошли.

Уже у самого общинного дома я понял: что-то не так.

- Амлет, стой! - потребовал от меня дух-покровитель, видимо, тоже что-то заподозрив.

Я остановился, но не потому, что от меня этого потребовали, а из-за того, что и сам собирался так поступить.

- Ступай дальше, сын моего дяди, - таинственно сообщил я парню: не признаваться же было в том, что я не знаю его благородного имени! - Не держи обиды и зла, просто по летам твоим тебе рано еще быть в собрании свободных мужей.

Парень поклонился — не так глубоко, как сам я кланялся Одину, но тоже со всем почтением младшего к старшему, да и отправился по своим делам.

Дядя встретил меня в дверях. Я обрадовался, конечно, но и удивился: что по обычаю, что по семейному правилу первым увидеться должно было с отцом.

- Не стой столбом, Амлет, - проговорил Фрекки Рыбоед, - иди внутрь. Отец и прочие мужи сейчас заняты: читают общинное письмо.

Общинное письмо — это послание особенного рода, такое, что доставляют не кому-то одному, а сразу всем свободным мужам поселения или даже целого города, то есть, тем, кто входит в общину места. Читать такое письмо положено тоже всем вместе, и непременно под крышей общинного дома, или, если таковой не успели выстроить, то внутри жилища самого богатого и знатного из жителей.

Это старый обычай. Пришел он из тех незапамятных времен, когда среди насельцев Полуночи читать и писать умел едва ли каждый десятый — такие дикие были времена и люди! Пусть сейчас люди и поумнели, обычай остался, и мы его чтим, как и заповедано могучими асами.

Я поторопился: не годится заставлять себя ждать ни отца, ни иных свободных. К тому же, мне стало интересно — что именно написали в письме?

Уже внутри, преодолев недолгий путь от входной двери до нарочно поставленного в центре стола, я понял, что торопился зря.

Свободные люди встретили меня ворчанием, и ворчанием злым. Я прислушался — может, получится услышать, какими словами на меня ворчат… Услышал же иное.

- … и, пусть выучился он на скальда, и получил имя сродства с владетелем всякого моря, но в сердце его жива злая измена, - под негодующий гул собравшихся читал Сигурд Улавссон, тот, что не брат мне, сам же происходит из народа рыболюдей и страшно остер зрением. Верно, за такую особенность ему и доверили читать общинное письмо!

- …отправится он вновь в землю Бараньего Фьорда, где уже его ожидают, и там совершит недоброе. Амлет даст выбрить себе темя, сам же отринет могучих асов и сердцем обратится к мертвому богу, что зряшно подражает Одноглазому в повадке висения на дереве!

Мне стало обидно и очень сложно. С одной стороны, прозвучали слова злого навета, ответом же на такие речи испокон веку был сильный удар кулаком в лицо оскорбителя. С другой — Сигурд же не от себя говорил, он читал написанное кем-то еще, и потому, как гонец, не был подсуден правилу Высокого…

Смолчать не смог.

- Славно же встречают соседи и родичи скальда, вернувшегося в родной дом после долгой отлучки! Славно и достойно, почтенные! - последнее слово я почти выплюнул: мне так захотелось, и я так поступил.

- Не ершись, Амлет! - сказал кто-то, чьего лица я не разглядел за чужими спинами. - Тут такое… такое… надо разобраться!

- Для тебя я Амлет Улавссон, пока отец не решит иного! - бросил я сердито. - И покажись, славный обычаем злой тайной речи!

Собравшиеся зашумели. Я был сразу и прав, и нет: прав в том, что обратившись ко мне в таком случае и таким манером, человек или имел в виду меня оскорбить, или допустил глупую оплошность, за которую, конечно, тоже следовало наказать. Неправота же была в моей всегдашней привычке сначала лезть в драку, и только потом разбираться: как, с кем и за что. Еще и письмо это…

- Да расскажите же ему! - выкрикнул кто-то, не тот, кто в первый раз.

Заговорили разом: стало шумно и совсем ничего не разобрать. В конце концов, наговорившись (некоторые так даже и наоравшись), выдвинули глашатая: им снова оказался глазастый страж из числа рыболюдов.

Оказалось, что письмо пришло с материка, что прислал его некий наш родич, изгнанный, впрочем, из рода со сломом над головой копейного древка, еще моим дедом, славным Аудуном . Что в письме про меня написано страшное и злое: ложь, чудовищная настолько, что нашлись готовые охотно в нее поверить. Что уже звучали предложения изгнать меня как предателя, предать смерти водой как колдуна, сжечь огнем, как поборника иномирного нестроения…

Оказалось, что я будто знаюсь с мокрым шаманом, который подсказывает мне в битвах негодящее и прислал на подмогу злого духа, что дух давно сбил меня с пути, что не просто так Снорри Ульварссон сначала велел меня изгнать, потом же передумал — не иначе, как злым колдовством…

Мне казалось, что я погружаюсь в пучину — не вод или хотя бы песков, нет, меня будто с головой топили в нужнике, и не было никого, кто подал бы мне прочную веревку или деревянную слегу.

Самое страшное во всем этом было то, что отец мой молчал, молчал и слушал, молчал, слушал, и ни словом не возражал.

Я посмотрел на отца. Улав Аудунссон прятал глаза — от меня, своего сына, теперь униженного и оболганного.

Подождал еще с десяток ударов сердца. Свободные мужи распалялись все сильнее, отец молчал все постыднее, выгребная яма казалась все глубже.

Подождал, подождал, да и вышел вон: раз кричат мне «ступай и пропади», я, пожалуй, так и поступлю, но не до конца. Выйду, но пропадать подожду.

Дядя ждал меня снаружи: он сам и все его сыновья, включая даже рожденного три без малого года назад. Самый маленький Фрекьярссон стоял уже на своих ногах, отчаянно цеплялся за штанину отца, но стоял.

- Не спеши видеть то, на что смотришь, и слушать то, что слышишь, сын моей сестры, - Рыбоед сделался, против обыкновения, суров и сдержан. - Сердце отца твоего рвется на части: большая из них — отцова, меньшая,