Полдень XXI век, 2009 № 8 - Андрей Нариманович Измайлов

— Я... ценю, — медленно проговорил Виктор. — Вы хотите сказать, что я прямо сейчас смогу поговорить с сыном?

— Через три минуты. У вас будет полчаса. Виктор, мы много для вас сделали. Подумайте, как нам показать, что вы готовы освободить людей.

— Все заложники живы и здоровы, — Виктор кивнул на нас, и седоватый человек моргнул: очевидно, теперь он нас видел. — Когда я поговорю с сыном, они отправятся по домам — или туда, куда им заблагорассудится. Взрывчатку я сниму.

— Виктор, освободите одного заложника, — мягко сказал человек. — Освободите ребенка. Я хочу вам верить, но мне нужно убедить начальство. Помогите мне.

— Отпустите Маришку! — Татьяна вскинулась. — Ну посмотрите, неужели у кого-то хватит злобы, чтобы пристрелить такую вот кнопку?

Она обняла младшую дочь и моляще сложила руки, обращаясь к Виктору. Лена бросила на них один взгляд и отвернулась, вытирая слезы ребром ладони.

— Все эти люди пришли сюда, чтобы изменить свою судьбу, — Виктор посмотрел на экран. Пистолет в его руке теперь казался бесполезной игрушкой, и я вдруг понял, что мне больше не страшно. — Кроме одной девушки, которая хотела показать ребенку вид с крыши небоскреба. Пусть она уходит, и пусть заберет младшую девочку. Но если попробуете ворваться внутрь, здесь не останется никого.

Светлана поднялась, шепнув что-то Саше. Мальчик широко раскрытыми глазами следил за бывшей воспитательницей.

Мать семейства подтолкнула дочку в спину, плача и крестясь, и обе — девочка и девушка — замерли напротив выхода. Кажется, я отключился на минуту или две: когда я поднял голову, ни той, ни другой в зале не было.

— Все, — каменным голосом произнес Виктор. — Начинайте передачу.

— Три минуты, — кивнул человек на экране. — Все будет хорошо.

Я спрятал лоб в ладонях. Заложники... Все мы заложники — и Анжела, воспитанница приюта, которая готова пойти на второй и третий круг, и мальчик Саша, который так ждет, чтобы его забрали, и девочка Лена, которая не может выбрать свою судьбу, и безымянный ребенок, который так и не узнает, кто его отец...

И сын Виктора, наверное.

Кажется, теперь синдром заложника уже у меня.

— Маришка, — всхлипывала женщина рядом. — Маришка...

— Ш-ш, — Артур обнял жену. — Ты же слышала: все будет хорошо.

Саша неловко встал, подволакивая затекшую ногу, и взглядом попросил у Виктора разрешения пересесть. Тот кивнул, и Саша, старательно не встречаясь ни с кем взглядом, подошел к Лене. Девочка удивленно взглянула на него — и перестала плакать.

Рядом вопросительно замерли каблуки.

— Садитесь, — обреченно вздохнул я.

— Я вам завидую, — призналась Анжела, усаживаясь на пол. — Художник, мастер мечты — вы-то почти бессмертны. Человек садится за рояль, проводит несколько минут, играя, а потом эту песню слушают миллионы. И полсотни лет спустя она все еще доносится, все еще звенит. Вот где фантастика-то! А я сгину, и...

— Полотна для выставки я писал шесть лет. Да вещи и не живут вечно. Если через сто лет будут стоять в провинциальном музее — уже повезло.

— Нет, — покачала головой Анжела. — Они другие...

— Чем же?

Она промолчала.

По экрану шли серые полосы помех. Небо над нами и вокруг нас светлело. Вот-вот выглянет солнце...

— Ответьте мне на один вопрос, — вдруг сказала Анжела. — «Сквозь трамвайное стекло» — о чем та картина? Стекло, город, радуга, и девушка улыбается, словно впервые увидела солнце. Вам кто-то позировал?

Я заколебался. Впрочем, если я рассказал ей про Юльку...

И что на меня нашло?

— Эта девушка работает в кафе возле цирка, — помолчав, ответил я. — Я не умею готовить, как вы понимаете; никогда не умел. Поэтому я обедаю у них. На мой столик возле кухни редко кто покушается, да и посетителей там немного.

Анжела понимающе заулыбалась.

— Жизнь... того самого художника не очень интересная. Трамвай, обед, ужин, мольберт — мало-помалу все превращается в рутину. Но как-то раз я затормозил у старого «Детского мира», а та девушка переходила дорогу. На водителей трамвая не смотрят никогда, но она поймала мой взгляд. Узнала меня. И улыбнулась.

— И?..

— Я увидел радугу.

— Вот как бывает... — пробормотала Анжела. — Она видела вашу картину?

— Не знаю, право..: Может быть.

— Вы ведь потом видели ее в кафе, верно? И не предложили ей принести вторую чашку и сесть рядом?

— Вы же не приглашаете луну с неба на чашку чаю. Даже не в этом дело... Знаете, есть такая игра, где на вопросы отвечают: «Да», «Нет» и «Не имеет значения». Вот «Не имеет значения» — как раз ответ на такой вопрос.

— Вы верите только в свои картины, — утвердительно сказала она.

— Они не отдернут руку.

Мы замолчали. По полу скользнул солнечный луч — и исчез в облаках.

— Смотрите! — Татьяна резво поднялась на ноги. Мы обернулись.

На экране неуверенно моргал темноволосый подросток с испитым желтым лицом.

— Отец? — вопросительно произнес он. — Ты что это задумал, а?

— Алексей... — голос Виктора дрогнул. — Ты меня видишь?

— И вижу, и слышу... Кто эти люди?

— Он бы еще спросил: «Где деньги?», — фыркнула Лена.

Татьяна бросила злой, мутный взгляд на дочь.

— Молчи!

— Алеша, ты... — начал Виктор. — Сколько уколов той дряни тебе сделали?

— Ни одного, — спокойно, уверенно ответил юноша. — Я им запретил.

— Делал себе экспресс-анализ каждое утро? — Виктор усмехнулся. — Не верю.

— Папа, я лучший шахматист мира. Неужели ты думаешь, что я не знаю, как заботиться о собственном мозге?

— Ты на себя в зеркало смотрел? — спокойно спросил Виктор. — Через два года тебя можно будет выбрасывать на помойку вместе с доской.

— Мои опекуны считают иначе.

—А когда ты в последний раз говорил с ними не по делу? Когда они обращались к тебе — не с просьбой? Когда доставали из загашника не как ценный инструмент, а как живого... человека?

— Слово «ребенок» ты проглотил,—с усмешкой кивнул Алексей. — Поздравляю.

— Я хочу, чтобы ты стал чемпионом мира. Всерьез и надолго, а не до следующего матча-реванша, — Виктор смотрел сыну