Судьба Одина - Скотт Оден

холодных берегов озера Венерн до кишащих мухами болот вдоль Аппиевой дороги. На этом долгом пути были тысячи мест, где тот мог спрятаться. Тысячи укромных местечек, где змей мог затаиться на целое поколение. Однако ублюдку нужна была кровь. Ему нужна была горячая, вонючая кровь, чтобы срастить мышцы и сухожилия, восстановить древнюю чешую. И он был очень осторожен. Гримниру потребовалось десять лет, чтобы в одиночку найти его след, потому что он не прятался в дебрях, питаясь овцами и коровами, как это было во времена Радболга. Нар! Змей проникал в деревни и города с наступлением лунного сумрака; он проскальзывал под дома с шиферными крышами и в подвалы церквей Распятого Бога. Он находил людей со слабой волей и заставлял их выполнять его приказы, приносить ему жертвы — своих сыновей и дочерей, жен и матерей. Злостный Враг заставлял этих славянских рабов смотреть, как он высасывает кровь из их сородичей, отрывает плоть от костей и высасывает мозг из черепов. Затем он затуманивал их разум и оставлял их погруженными в мясной бульон своей бойни. И всегда направлялся на восток.

За эти годы Гримнир научился распознавать его признаки. Он узнал, на что обращать внимание, каков на вкус воздух в землях, где обитал змей, какие запахи распространялись вместе с ним — сера и могильная гниль. После себя тот оставлял болезни. В течение семидесяти пяти лет Гримнир преследовал змея по землям свеев и дальше, в Остерланде, на берегах Балтийского моря. Там он, насколько мог, двинулся на восток; в Линданисе[6] он снова напал на его след и погнался за ним вглубь страны, на юг, вдоль старого варяжского торгового пути.

Он мог пересчитать по пальцам одной руки с черными ногтями, сколько раз змей чуть не попал под его клинок. Гримнир получил кусочек Нидхёгга в Хольмгарде, на реке Волхов, и еще раз в Каффе на берегу Черного моря; он чуть не поймал проклятого змея в цистернах под Миклагардом, и еще раз в монастыре в Мессине, где тот поглотил множество певцов гимнов в коричневых одеждах и наслал чуму на весь город… но змей всегда ускользал, используя удачу старого Одина и оставляя Гримнира обдумывать свой следующий ход. А потом — Понтийские болота вдоль Аппиевой дороги, в самом сердце империи Распятого Бога.

— Где какая-то косоглазая крыса с арбалетом выстрелила в меня и пронзила мое сердце, как отборный кусок вырезки, — прорычал Гримнир. В этом-то и была загвоздка. Он пережил удары меча и топора, клыки и когти; его жгли, бичевали, пронзали, резали и избивали. Он несколько раз чуть не утонул, и его столкнули с осадной лестницы в Каффе. На протяжении тысячи трехсот двадцати шести лет он получал ранения, и ему наносили тяжкие увечья; удары, которые убили бы человечка с кровью-молоком, он воспринимал как ничто. — Идиот из мессинских борделей сразил меня удачным выстрелом? Фо!

Что-то с этим было не так. Как-то странно. Кислый виноград, сказал бы старый Гиф. Ублюдок убил тебя по-честному! Так ли это было? Было ли это по-честному, или этот одноглазый любитель оставлять воронов голодными, Один, придумал другой способ обмануть?

Какая разница? Где-то в глубине сознания он услышал голос Гифа. Мертвый есть мертвый, ты, скотина. И это было то, что раздражало Гримнира больше всего: знать, что теперь он всего лишь еще один труп в длинной череде мертвецов, еще одна жертва Злостного Врага и его хозяина!

Гримнир завопил от ярости, глядя на затянутое облаками небо, на далекие огни, пылающие, как звезды, среди невидимых ветвей Иггдрасиля. Он побежал изо всех сил по узкой тропинке, преследуя отголоски своей ярости; он бежал до тех пор, пока пот не залил его единственный здоровый глаз, пока сердце не было готово разорваться. Он добежал бы до самых стен Хельхейма, если бы путь, по которому он шел, просто не… кончился.

Скрелинг удержался на ногах, прежде чем перевалиться через заросший сорняками край обрыва. Он резко остановился, его грудь в кольчуге поднималась и опускалась, когда он набирал полные легкие влажного от тумана воздуха. Гримнир стоял на краю широкой и неровной долины, похожей на страшную рану, вырубленную на склонах холмов топором какого-то безумного титана. Здесь на земле лежали густые тени, а деревья, пробивавшиеся сквозь непрозрачную завесу тумана, были густо покрыты листьями, лианами и переплетенными лозами цветущего терновника. По ту сторону долины Гримнир разглядел крепостные валы, смутно видневшиеся вдали. Он был уверен, что это и есть Ульфсстадир, Волчья обитель.

У него было два варианта: он мог пойти в обход — путешествие заняло бы несколько часов или даже дней — или пройти насквозь. Нужно держаться как можно ближе к гребням и вершинам холмов, предупредил Снага. Долины и пропасти между ними какие-то странные. Думаю, мы не первые и не единственные, кто называет Настронд своим домом. Гримнир, однако, был не в настроении искать безопасный путь.

— Нар! Я уже мертв, — прорычал он. — Чего еще мне бояться?

С этими словами Гримнир подошел к краю обрыва. Он раздвигал ногами сорняки и скользкие от мха камни, пока не нашел место, напомнившее ему лестницу какого-то великана. Он снял свой плащ, свернул его и обвязал вокруг тела, как пояс. Выдохнув, он перевалился через край. Каскад опавших листьев, рыхлой почвы и каменистой осыпи летел под ним, пока он спускался вниз, находя ненадежные опоры для ног в трещинах и расселинах, просовывая кончики пальцев с черными ногтями в разломах в скале, которые выдерживали его вес, пока он искал что-нибудь еще. Дважды он хватался за густые лианы, окружавшие его, чтобы не упасть в сгущающийся мрак. На мгновение он повис там, переводя дыхание. И тут он услышал это… звук, слабый даже для его острого слуха, от которого у него волосы встали дыбом. Это был голос, женский голос, и он пел:

Мунинн, послушай! | Пробудись, Память!

Родственник Хугинна, | стряхни с себя ступор!

Поздний час, | и дорога темна

Под Нидафьоллом.

Гримнир прищурил единственный глаз. Он спросил себя, что за народ называет эти темные глубины своим домом.

И было темно. Как будто он спускался в пещеру. Серый свет преследовал его в долине, но, когда он миновал уровень крон деревьев, даже этот жалкий свет погас. Свиньи Мидгарда сказали бы, что здесь чернее черного; однако, для сверхъестественного зрения Гримнира, это было так, словно его спуск освещал свет маленькой свечи. Гримнир спускался все ниже