Целитель - Михаил Васильевич Шелест

неё сватались, но все были неучи, а она оказалась дочерью боярина Ивана Андреевича Лобана. Тоже из рода Колычевых, но дальнего. И очень знатного, кстати. Аж «целого» окольничего у царя Ивана Васильевича. В смысле, «третьего», конечно.

На троюродных сестрах можно было, оказывается, на Руси жениться. Вот отцы их и поженили, чтобы усилить владения моего деда, у которого детей мужского рода было человек десять, и каждому нужно было отмерить землицы, коей очень не хватало. А у Лобана её было, ну просто завались.

Колычевы, как оказалось, вели свой род от Андрея Кобылы. И это имя мне уже было знакомо. Андрей Кобыла считался предком царей Романовых. Так вот внук Андрея Кобылы — Фёдор имел прозвище Колыч, то есть — кольщик. Вот от него и пошли Колычевы. А жил Кобыла в четырнадцатом веке. Вот и считай, сколько у меня родичей?

Родичей много, да почти все больше по воинской части, а не по боярской. Колычевы и есть «колычевы». Голову кому срубить на скаку, копьём проткнуть, — это — да, а вот «порулить» страной… Это другие… Да, я по отцу видел, что ему власть совсем ни к чему. Он и дворней своей не руководил, когда они что-то строили, а участвовал в строительстве. Много они понастроили, пока отец дома был: мостов, плотин, мельниц. И плодовитые мужики были на сыновей. Вот и воевали.

Это мать мне рассказывала, когда я уже, по её меркам, начал соображать кто есто кто. Лет с шести. А в семь я уже сам работами, что нужны были по хозяйству, руководил. Самому мне нравилось работать с деревом и перво-наперво, что я сделал — это себе нормальную кровать.

Настрогал досок, сколотил из них невысокий короб чуть пошире предыдущего, переложил его дно гнутыми липовыми дощечками, а сверху уложил тюфяк, который мне пошили из мешковины и набили конским волосом вперемешку с пером и простегали. Я терпеть не мог мягкие постели, но как им скажешь, когда ты дитя? Кто тебя послушает? А сейчас я был уже почти взрослый. В это время дети взрослели очень рано. В пять лет уже полноценный помощник по хозяйству в крестьянских семьях. А кое кто в пять лет уже и лошадь с плугом водил, а для этого нужно было иметь большой опыт и развитый ум.

Терем-теремок требовал ремонта, у отца до своего всё руки не доходили, и мне пришлось провести оценку состояния строения, составить дефектовочную ведомость, смету на ремонт и распределить обязанности.

Я читал раньше по то как русские могут валять Ваньку, но никак не думал, что сам столкнусь с подобным дуракавалянием.

Плотники едва не развалили нам весь дом. Я-то им рассказал про весь «фронт работ», вот они и начали ломать всё подряд, хорошо, что я вовремя пресёк бесчинство. А после этого взял руководство в свои руки, давая ежедневные задания. Но они продолжали валять даже не Ваньку, а натурального дурака. Вроде бы знал я этих людей и они меня знали, а всё равно, что-то им не давало подчиниться семилетнему ребёнку.

Но я не нервничал, а смотрел на плотницкие ухищрения в затяжке работ с насмешливой улыбкой.

— Если бы здесь был мой отец, вы бы вели себя по другому, — как-то сказал я, улыбаясь. — Но я ведь тоже выросту когда-то и тогда я всё вспомню каждому. Я даже отцу жалобиться не стану, а просто подожду, когда я вырасту. Вырасту и отдеру вас за уши. И напомню, как вы измывались над малым ребёнком. Что это такое, то топор не тот, то тесало, не то, по подточить, то приколотить, то топорище сменить, то пилу подправить… Каждого запомню, а уйдёте в другое село, всё равно вас найду, вот вы у меня где.

И я развернул сложенный в четверо лист бумаги и показал, что в нём написано.

— Микитка Чёрный, Стёпка Сидорчук, Бурмакин Славка, Полушкин Пётр, Гончаров Григорий. Вот вы где у меня записаны. Найду и воздам по заслугам. Каждому по делам его. Вот, перед Богом обещаю.

Ещё два дня я ходил с листом бумаги, на котором были написаны имена плотников, положенной на тонкую дощечку, выпиленной мной по размеру листа и выструганную самолично до тончайшего состояния. Миллиметров до восьми. Потом показал плотникам то, что на нём появилось. А появились на нём портреты плотников. Портреты-миниатюры. Не сильно вышли похожими, но основные, характерные особенности их лиц, я передал. Не потому, что не мог нарисовать их лучше, а чтобы совсем не свести с ума мать и не прослыть в этом мире супер-художником. Не нужна мне стезя придворного портретиста. Было дело. Проходили.

Показал рисунки плотникам и те не просто обомлели, а окаменели.

— Вот. Теперь я точно не забуду ваш облик и через пять лет и через двадцать пять. По этим рисункам вас кто хочешь опознает. Похоже ведь?

— Я не похож, а вот Стёпка, Славка, и Петька очень схожи.

— Сам ты… похож! Я не похож! — крикнул Стёпан Сидорчук, и его голос от волнения «дал петуха». — А вот вы все похожи. Вон у тебя, Гришка, и щека разрезана.

— Ты, это, паря… Зачем с нас иконы написал? — спросил сурово Григорий Гончаров.

— Это не иконы, а рисунки. Списки ваших образов.

— Вот и я говорю, что образа, — продолжил он же. — Не надо с нас образа списывать. Грех это.

— Грех свой я отмолю, но хочу иметь ваши лики у себя.

— Христом Богом прошу, — Григорий упал на колени. — Замалюй ты их. Мой замалюй, Христом Богом.

Гончаров почему-то взвыл и ударился лбом об пол. Другие плотники тоже попадали на колени и завыли. Я чуть листок бумаги не выронил, но вовремя взял себя в руки.

— Вы, это… Если дурака валять перестанете, после сделанной работы отдам каждому его облик. Перед Богом обещаю. Но только, если вы всё сделаете так, как надо и в обещанные мне сроки.

— Сейчас отдай, — выл и стенал Гончаров.

— Так, хватит снова дурака валять. Скоморохи мне нашлись! Встали и пошли дело делать.

Они стояли на коленях вверх задницами.

— Я, вот, порву сейчас ваши лики, будете знать тогда! — пригрозил я.

— Стой! — закричал Микитка Чёрный и вскочил. — Я уже пошёл.

Подскочили все и, продолжая стенать и оглядываться на меня, разбрелись по хоромам.

Вечером того же дня меня после вечернего