Большая черная дыра - Amazerak

И такая досада слышалась в голосе артиллериста, что Георгий не смог не проникнуться серьёзностью положения. Вот бредёт полк среди лесов и полей, не понимая, куда и зачем, а где-то поблизости разворачиваются судьбоносные события: кто-то наступает, кто-то отходит. Люди гибнут и остаются лежать в снегах, похороненные метелью. И, очевидно, ничем хорошим это не закончится. А он, Георгий, идёт, как и все, и неизвестно, где он окажется утром и какой смертью погибнет.

Напрягая извилины, он пытался вытянуть из памяти хоть какие-то сведения про зиму пятнадцатого года. Слышал он когда-то о некоем великом отступлении. Кажется, фильм документальный смотрел или статью читал. Но ни дат, ни названий вспомнить не мог. Интернета или учебника истории, чтобы уточнить информацию, под рукой не было. Одно ясно: никто не выберется из этой бойни.

Снова всплыли в голове мысли о доме, дорогие образы жены, сына, родителей. Накатила удушающая тоска. Как они без него? Уже не узнать. Прошлое навсегда осталось далеко в будущем. Каждый солдат, на марше или в окопе и надеется вернуться домой, к семье, а у Георгия ничего нет.

Предаться грусти не дали. Губанов окриками стал поднимать солдат и гнать в путь. Складывалось впечатление, что этот паршивец никогда не устаёт, он как будто силы получает, когда орёт на других.

На рассвете пути артиллеристов и пехоты разошлись. Но ещё несколько часов рота пробивалась сквозь белую мглу, вставшую на пути сплошной стеной. Наконец, измученные солдаты добралась до деревеньки, рядом с которой собралось множество повозок, лошадей и палаток. Метель до сих пор бесновалось, но её ярость угасала. Природа выместила на людей злобу и начала успокаиваться.

Роту оставили рядом с обозными подводами. Офицеры на лошадях поскакали к домикам, чернеющим сквозь белую завесу метели.

— Их-то благородия поехали до изб, — с завистью отметил Петька, — а нам в снегу мёрзнуть. Худая наша доля.

— На то они и офицеры, — назидательно сказал ефрейтор Колотило. — Не ворчи. Отдыхай, пока можно.

— Эх, братцы, — вдруг произнёс чернобородый Гаврила, почти ни слова не проронивший за всю дорогу. — Однажды наступит время, когда не будет ни мужиков, ни благородных. Верите ли?

— Не-а, не верим, — усмехнулся Петька. — Не бывать такому. И вообще, ты потише свои речи умные веди. Унтер услышит, розгами высечет.

— Знаю, — печально согласился Гаврила. — А всё же будет так.

Георгий сразу понял, что Гаврила — парень с революционными взглядами. В то время подобные идеи витали в воздухе и хорошо прорастали в умах людей, измученных жизненными тяготами и несправедливостью. Но сейчас ему было плевать. Усталость притупила мыслительный процесс. За последние несколько часов голова окончательно опустела. Да и глупым это казалось: какой смысл думать о неких фантасмагорических идеях, когда завтра тебя не станет.

Солдаты достали полотнища, которые тащили с собой, и укутывались в них. Кое-кто навязался к обозным и приткнулся к кострам. Георгий улёгся под телегой и тоже завернулся в брезент. Закрыл глаза. В голове гудело, икры сводило судорогой, перед мысленным взором плыли яркие круги, мелькали серые шинели, телеги, солдатские рожи — землистые, небритые, с щербатыми ртами, полными гниющих зубов, а в ушах звучали окрики унтер-офицера.

— А, вот куда затулился? Подъём, вольнопёрый! — голос принадлежал младшему унтер-офицеру Кошакову. — Давай-давай, Степанов, неча бока греть! В караул пойдёшь.

Георгий разлепил тяжёлые веки. Глаза ослепил фонарь, заставив зажмуриться. Как же хотелось спать! Но унтеру что-то понадобилось, а значит, надо вылезать с нагретого лежбища и исполнять приказ.

— Так, Степанов, становись в караул. Привал долгий, до ночи стой и охраняй расположение взвода. Вот там стой. И смотри внимательнее: офицер какой пройдёт, честь отдавать не забудь, — наставлял Кошаков.

«Да какого⁈ Ты издеваешься!» — Георгий про себя обложил унтера трёхэтажным матом, но игнорировать приказ не мог. Скорее всего, инициатива поставить его в караул принадлежала Губанову. Тот как раз стоял неподалёку и наблюдал за разговором. Он словно мстил за случай на дороге, когда Георгий заступился за больного солдата. Таков по натуре был этот гадкий человечишка: если кто-то ему в чём не угождал, он, пользуясь служебным положением, начинал гонять нещадно бедолагу по всяким дежурствам, не давая спокойной жизни.

Теперь в роли козла отпущения оказался Георгий. И пока все спали, он расхаживал взад-вперёд на ослабевших ногах рядом с завернувшимися в серые полотнища бойцами, счастливо предающимся долгожданному отдыху, хотя самого усталость рубила сильнее немецкой пули.

— Губанов приказал меня поставить? — на всякий случай уточнил Георгий.

— А тебе зачем? Приказано, значит, выполняй. Обсуждать приказы не положено, — Кошаков, разумеется, не ответил, но и так было ясно.

Когда стемнело, метель окончательно утихла. Среди обозов горели костры, галдели солдаты и лошади, неподалёку звенел молот кузнеца. Ноздри щекотали запах дыма, навоза и чего-то съестного, от которого рот наполнялся слюной.

Но полного покоя здесь не было. Гром канонады прокатывался над горизонтом, бил по нервам, поднимал из глубины души все животные страхи. Грозный хор артиллерии навевал мысли о сражении, что идёт совсем близко отсюда. Там рвутся снаряды, калеча и убивая людей, и очень скоро и Георгию, и мирно спящим бойцам предстоит оказаться в том кровавом вареве человеческого безумия и смерти.

Мимо верхом проехали два офицера, Георгий, как и полагается, приложил пальцы к папахе. Благородия даже не обратили на него внимание. По дороге прошло какое-то подразделение и устроилось ближе к деревне. Свои подтянулись или другой полк? В темноте было невозможно рассмотреть цифры на погонах.

Парни из отделения разожгли костёр, вскипятили воду. Обед до сих пор не давали. Похоже, кухня действительно застряла в снегах. А Георгий всё расхаживал туда-сюда на опухших ногах, изнемогая от усталости. Плечо, на котором висела винтовка, казалось, сейчас сломается, спину ломило.

Когда ночью полевая кухня добралась до расположения роты, радости солдатской не было предела. Все побежали с котелками за едой. Парни из отделения принесли пищу и Георгию, которую он съел, присев на валяющийся в снегу сук. Горячий картофельный суп согревал пищевод, по животу растекалась блаженная сытость. Ещё бы поспать — и, можно сказать, жизнь сегодня удалась.

Оживились хмурые мужицкие лица в отблесках костров, говор стал повеселее. А неподалёку бойцы затянули тоскливую песню, и так она схватила за изнурённую душу, что у Георгия ком подступил к горлу. Накатило чувство, что эти счастливые минуты его новой жизни могут оказаться последними. И кто знает, куда его потом закинет? Возможно, никуда. Не вечно же душе скитаться по миру.

И всё-таки он рассчитывал поспать этой