Зябрики в собственном соку или бесконечная история - Константин Константинович Костин

подарок! Для кого-то другого распределение, возможно, «кандалы», «каторга», «насилие над свободной личностью»… Вас бы на мое место — посмотрел бы, как вы бы тогда запищали.

Итак, значит, ближайшие восемь лет я, если, конечно, не буду дурить — а я не буду — я обеспечен жильем и занятостью. А потом…

— Да отойди ты! — невежливо пихнули меня в бок.

Да, не стоит задумывать о будущем, стоя перед списками поступивших. Они не только тебе интересны.

— Судя по улыбке до ушей, ты поступил?

А, вот чьи кулаки тут летают и мне под ребра прилетают. Ланита-Нитка-Свинка со всей своей дружелюбием.

— Ага! — радостно спародировал я одного из Двоих из ларца.

Нитка тяжело вздохнула — в этом вздохе явственно слышалось «С кем мне придется учиться, господи боже мой, ну за что мне такое наказание, чем я перед тобой провинилась…» — и двинулась ледоколом к стенду.

Я штопором вывинтился наружу и мне тут же закрыли глаза сзади.

— Угадай кто? — хихикнул знакомый голос.

— Ммм… Какая сложная задачка… Королева?

— Нет!

— Тогда, может… знаменитая актриса, которая шла мимо, случайно увидела мея и влюбилась с первого взгляда?

— Нет!

— Тогда… Моя любимая сестренка?

Я резко развернулся и, подхватив Маду, свою самозваную и самоназванную сестренку, под тонкие ребра, чуть подбросил ее в воздух. Она радостно запищала, обняла меня, я чуть взъерошил ей волосы…

— Совсем не стесняются, — тихо прошипел за спиной незнакомый девчачий голос.

— Дура, это брат с сестрой.

Да, как-то так получилось, что все почему-то начали считать нас не двоюродными, а родными… хм… сиблингами[4]. Но мы с Мадой, посовещавшись, решили легенду не менять: пусть думают, что хотят, а если кто-то просит впрямую — мы двоюродные.

— Я поступила! — счастливо вздохнула девчонка. Забавно но я и в самом деле начал воспринимать ее как младшую сестренку, которой у меня не было. Я вообще единственный ребенок в семье.

— Молодчина! Я знаю, видел твою — нашу — фамилию в списке.

— Ершанчик, а когда мы в Талган поедем?

Умеешь ты, сестренка, до инфаркта доводить… Хорошо еще, поймал себя за язык и не спросил, начерта вообще туда ехать, не ближний, между прочим, свет. Мада определенно уверена, что мне туда — надо. Значит, вопрос «Зачем?» будет глупым. И подозрительным.

— С превеликим бы удовольствием никуда не поехал… — деланно вздохнул я.

— Я тоже, — «сестренка» наморщила носик, — Но ведь в общежитии нужно будет прописаться. А дома — выписаться…[5]

Блин… Нет, не так — БЛИН!!! Нет, все равно не так, но я человек приличный и не буду произносить слово, наиболее точно описывающее мое состояние в данный момент.

Прописка! Проклятое изобретение советского периода[6]!

Как я мог забыть? И ЧТО мне теперь делать? Я не могу припереться в родное ершаново село и на голубом глазу попросить поставить мне штампик о выписке. А где мне его взять⁈ И в общежитии без штампа о выписке я не могу прописаться.

Что делать?

Вся жизнь, только что расписанная чуть ли не до кладбища, на котором меня похоронят после того, как меня в девяносто лет застрелит ревнивый муж двадцатилетней красотки — причем за дело — только что пошла под откос.

— Ершан, ты чего? Ты как-то побледнел… — Мада осторожно взяла меня за руку и посмотрела в глаза, — Что случилось?

— Знаешь, сестренка… Я не поеду…

Что ты несешь⁈

— Вернее, поеду, но не сейчас. Потом. Попозже. У меня тут в Афосине живет дядя, мне нужно ему кое с чем помочь…

— Жаль… Я думала… Этта… Мы вместе поедем…

— Сестренка, прости, но не сейчас. В другой раз. На каникулах. Обещаю.

А там — или эмир или ишак…[7]

— Жаль… Могли бы заехать ко мне… С родителями… этта… познакомила бы… Я им уже про тебя написала…

Сестренка, за что? Что я сделал тебе такого, что ты хочешь моей смерти⁈

— А что ты им про меня написала? — надеюсь, мой голос звучит естественно. В смысле «имеет естественное звучание», а не «естественно, он звучит как голос человека, которого приговорили к смерти милым девичьим голоском».

— А что?

— Ну, ты же не написала, что встретила своего давно потерянного родного брата? — даже смог улыбнуться, мол, шучу. И даже не слишком криво.

Мада рассмеялась:

— Чуть-чуть не написала. Я уже привыкла, что у меня теперь есть любимый братик!

Она обняла меня еще раз. Мне уже как-то даже неловко становится…

— Но потом… этта… опамятовалась. Я просто написала, что встретила земляка. Даже фамилию твою как-то не написала. Что она с моей совпадает.

Я оглянулся и тихонько завел Маду в уголок за огромные листья монстеры[8].

[1] До морковкина заговенья — выражение известное, но вдруг кто-то не знает. Означает оно «до момента, который никогда не наступит», и пошло от заговенья — последнего дня перед постом, после которого нельзя употреблять скоромную (то есть животную) пищу. Морковка же — еда постная, и есть ее можно всегда, поэтому «морковкино заговенье», т.е. день, после которого нельзя есть морковку, никогда не наступит.

[2] Цитата из «Собачьего сердца» Булгакова

[3] Джомолунгма, она же Эверест — самая высокая гора Земли. На Западе более распространено название Эверест, в СССР эту гору чаще называли Джомолунгма (потому что название «Эверест» гора получила от англичан, честь королевского геодезиста Джона Эвереста, и считалось неприемлемым, как «колониальное»)

[4] Сиблинги — в науке и в английском языке так называют детей от одних родителей, то есть это такое отсутствующее в русском языке слово, которое объединяет братьев и сестер (скажем, слово «родители» объединяет маму и папу, а вот для братьев и сестер — и для дедушек и бабушек тоже — такого единого слова нет). Кстати, двоюродными сиблинги быть не могут, это герой уже откровенно путает.

[5] Постановление Совета министров СССР от 21.10.1953 года № 2666−1124 утвердило «Постановление о паспортах» согласно которому любой человек, прибывший куда-то для временного проживания на срок более полутора месяцев, должен был выписаться из постоянного места жительства и прописаться там, где собирается жить.

[6] Изобрели институт прописки не в СССР, а еще при Александре Первом (в СССР она только оформилась в привычном нам виде). Но герою сейчас не до исторической точности, он в панике.

[7] Намек на известную байку о Ходже Насреддине, который пообещал эмиру научить