Сага о Головастике. Кристальный матриархат - Александр Нерей

— Видели они такое. И не один раз. Пошли все вместе, — отправил я всю компанию на улицу.

Мы вышли из конторки и начали глазеть вверх по течению Кубани. День был погожий, ясный, а белые горки облаков поодиночке разбрелись по небосводу, соблюдая межу собой приличные небесные расстояния.

Яков запахнул полы своей рубахи, дабы не выглядеть законченным оборванцем перед поднявшими головы станичниками, заинтересовавшимися нашими ожиданиями. А я так и не узнал, что же там выжег на его груди маленький деревянный крестик, который он теперь держал наготове, чтобы в любой момент откреститься от старой знакомой нечисти, да и от злопамятных станичников тоже.

— Дирижабль! — завопили первые востроглазые фуфайки. — Пупырь летит. Штось тащит.

— Жги, коли, руби! — заорал, что было мочи, наш новообращённый друг, озираясь бегавшими глазками.

— Жги, коли, руби, — согласились с ним закубанцы, не взглянув на запевалу.

К станице подлетел дирижабль Димкиной усовершенствованной конструкции и, никого не дожидаясь, опустил обёрнутый брезентом груз наземь. Потом ловко отщёлкнул крюк от верёвочных петель, да и взмыл себе в небо, не здороваясь и не прощаясь.

— Спасибо! Спасибо вам! — закричал я, разряжая обстановку недоумения, пока никто не дозрел до вопроса, а кто же был на том дирижабле.

— Получилось, — выдохнул Ольгович и, ничего не соображая, поплёлся обратно в конторку.

— Ты куда это? — возмутился я в шутку. — За день одного рейса вполне достаточно.

А он и не собирался заполнять требования для следующей доставки. Просто, от переизбытка впечатлений и новых знаний, побрел себе, куда глаза глядят, пытаясь переварить и усвоить правила игры со временем, заказами, серрубликами и родным миром.

— Бойся своих желаний. Бойся! — как юродивый пророчествовал Иаков. — Возьмут, и сбудутся. Будешь потом ходить, как пришибленный.

— Разбирайтесь с грузом, — выдохнул станичникам свою последнюю волю умиравший старый Ольгович, а новый, соображавший и принимавший мир таким, каков он есть, приготовился вот-вот народиться на смену своему предшественнику.

— Ко мне? — предложил бывший ведьмак. — Его с собой брать без толку. Как во сне ноги переставляет. Хорошо, от нас не отмахивается, аки от нечистых.

— Когда прикажешь его перевоспитывать? Моё времечко на исходе. Я не сегодня-завтра домой возвращусь, — объяснил я по-простому.

— Тогда ой. Тогда сам его под ручки и в норку. Боюсь, меня в роли проводника на тот свет местные ещё не готовы увидеть. Камнями закидают и крестиком твоим не отмашусь.

Мы подошли к Степану, свалившемуся спиной к сараю и безразлично взиравшему на суету при разгрузке бочек, клёпок и другой мелочёвки, только что и собственноручно заказанной им, как заместителем мамки Ольги, хозяйки Закубанья.

* * *

— Всё одно не пойму, как ты нас без красной норки сюда спровадил? — крестился Иаков, не переставая, и радуясь новой обязанности христианина, и испугавшись «молниеносного» переноса в Ливадию, прямо тут же, не сходя с места, у стены покосившегося сарая.

«Двадцать третья Кармальевна, позаботься об Ольговиче, чтобы твоего Степана не смутить. Пусть побудет сокрытым», — вежливо попросил я хозяйку мира.

А Ливадия, проявив капризный характер, начала забрасывать нас снежками, остужая мою буйную голову и, наверное, ревнуя соседского Ольговича, а вот, за что она ополчилась на родного Иакова, я так и не понял.

— Сгинь! Сгинь! — заверещал Иаков, мигом превратившись в Ясеня.

И Ольгович, и Ясень, да и сам я, перешагнув в Ливадию, обернулись в малых детишек и отмахивались от огромных снежков, из ниоткуда влетавших в наши лица и тут же рассыпавшихся, не причинив никаких неудобств и никаких сколь-нибудь значимых страданий.

Я рассмеялся «тёплому» приёму, а когда увидел хохотавших взрослых оболтусов, догадался, зачем нас осыпали отрезвлявшим холодом.

— Играется? Играется, — сообразил Степан и расшалился, напрочь забыв, как ещё минуту назад нервно кивал, давая согласие на экскурсию на «тот свет», только так называя родину Иакова.

— Приготовься. Сейчас знакомить тебя будем, — предупредил я его.

— Что же это такое? — поразевали рты мои сотоварищи от ещё большего изумления, когда Ливадия перестала играть в снежки и задула на нас теплом, подсушивая промокшие головы и одежду.

— Фен, как в парикмахерской, — объяснил я, а сам мысленно поблагодарил мир за урок.

— Чудеса, — хором выдохнули подсушиваемые.

— Сразу объясняю. Если снегом или морозом в лицо – вы не правы. Тёплым воздухом или зноем – правы. «Да» и «нет». «Правильно» и «неправильно». Разницу быстро поймёте. А если грубо что-либо нарушите, приморозят до такого градуса, что глаз не откроете. В моём мире так, значит и в вашем так будет.

Теперь, Ольгович, о тебе и твоей временной невидимости. Коротко скажу, что ты с нами, и тебя мы с Иаковом зрим. А твой близнец, который здесь проживает, и все прочие жители тебя не зрят. Пользуйся этим, раздавай подзатыльники кому охота, на кого зуб свербит.

А ты, Иаков, авоську с документами сюда и шагом марш за своим Степаном, — закончил я речь командира и уселся спиной к сараю, ожидая исполнения распоряжений.

— Как это, близнец? Нас что, таких Степашек много? — задумчиво спросил у себя Ольгович, глядя на руки и пытаясь представить свою невидимость.

— Много. Только в этот раз, извини, но знакомить тебя не буду. Проспишься назавтра и поблагодаришь. Или проклянёшь, мне всё едино. Тебе с этими знаниями жить, да миром родным дорожить.

— А в нашем Закубанье со мной в снежки не играют, — с грустью в голосе выговорил невидимый.

— Отставить хандру, — взбодрился я, увидев Иакова со вторым Ольговичем. — Вон, со свиданьицем тебя.

Кристалийский агроном подпрыгнул вверх, выстрелянный, как из пушки и вытаращился на своё независимое отражение, бодро шагавшее к нам и подозрительно нас разглядывавшее.

— Это он на меня косится. Я ему не нравлюсь, а не ты, — попытался я хоть как-то его успокоить.

— Здравствуйте, — поздоровался Степан из Ливадии.

— Неправильно здоровается, — заверещал Кристалийский и вплотную подошёл к «отражению».

— Жги, коли, руби! — поправил единомирца Иаков.

— Жги, коли, руби, — исправился Ливадийский.

— Кубань как мамку люби, — поздоровался я в ответ.

— А сейчас правильно, — цыкнул сквозь зубы Кристалийский. — Неужели, я тоже такой квёлый? Я же себя казаком считал. А тут… Тьфу, на меня.

— Не