СФСР - Алексей Небоходов

Аркадий смотрел на неё пристально, пытаясь уловить хоть слабый проблеск жизни. Но в её глазах была только выжженная пустота – неподвижная, опустошённая.

– Ты теперь свободна, – сказал он тихо и спокойно, избегая резких интонаций. – Больше тебя никто не тронет. Никогда.

Слова зависли в воздухе, одновременно обнадёживающие и неправдоподобные. Ксения не сразу поняла, что обращаются именно к ней. Её ресницы дрогнули, и она впервые подняла глаза навстречу его взгляду.

В них мелькнуло осторожное удивление и глубокое недоверие – взгляд существа, привыкшего ждать боли от каждой тени. Она чуть наклонила голову, прислушиваясь и пытаясь понять значение произнесённого.

Свобода. Слово, давно потерявшее для неё смысл, звучало теперь на чужом языке. Ксения медленно поставила чашку на стол и осторожно прижала ладонь к груди, будто проверяя, бьётся ли там ещё сердце.

– Свободна… – прошептала она почти без интонации, пробуя слово на вкус.

Вопрос повис между ними тонкой нитью, способной порваться от малейшего движения. Аркадий не ответил сразу, давая ей возможность услышать и почувствовать свои слова. Он ждал – не от неопределённости, а из уважения к её боли, которая не могла исчезнуть сразу.

Ксения дрогнула, её плечи вздрогнули от внутреннего холода. Она снова схватила чашку, теперь уже как последнюю преграду перед бездной. Лицо исказила судорога, губы задрожали, глаза наполнились слезами.

Следующая секунда расколола тишину.

Она зарыдала – громко, отчаянно, без стеснения, будто прорвало плотину накопившейся боли. В её рыданиях смешалось всё: страх, унижение, бессилие и крохотная, почти невидимая надежда. Она не скрывала слёз, тело содрогалось, голос срывался всхлипами.

Аркадий не пошевелился. Он ждал, пока слёзы иссякнут сами, оставив пустоту, в которой можно будет начать заново. Смотрел на неё не с жалостью, а с терпением и уважением к руинам, способным восстать.

Когда плач стих, Ксения опустила локти на колени и закрыла лицо руками. Плечи ещё подрагивали, дыхание постепенно успокаивалось. Наступила тишина, и в этой тишине впервые что—то изменилось – не окрепло, но уже сдвинулось.

Ладогин видел: девушка наконец начала что—то понимать. Не через слова – через надлом. В её истерике, в дрожи тела, в хаосе эмоций проступил первый, едва различимый отклик. Не на фразу – на суть. Этот крик, осыпающийся от боли и бессилия, стал её первым вдохом свободы – сырой, робкой, неуютной, но настоящей.

Пока Ксения тихо всхлипывала, а Аркадий молча стоял у окна, стараясь не потревожить её хрупкое дыхание, за дверью разворачивалась другая сцена.

Белозёров задержался на лестничной площадке, будто надеялся, что дверь откроется вновь – не с прощением, а хотя бы с формальностью, с возможностью остаться полезным хоть в какой—то роли. Но тишина была окончательной. Он вздохнул, выпрямился, пытаясь сохранить остатки достоинства, и начал спускаться по лестнице, сжимая в пальцах папку так, словно содержимое ещё могло его защитить. Хотя уже понимал: вес этой папки теперь был только бумажный.

В подъезде горел мягкий, рассеянный свет – встроенные панели под потолком создавали атмосферу дорогого, обезличенного отеля. Белозёров прошёл мимо зеркальной стены и золотистых поручней, но, собираясь сделать следующий шаг, вдруг почувствовал, что воздух стал другим. Не метафорически – буквально. Будто в него растворили нечто плотное и невидимое, похожее на распылённый страх.

Он замедлил шаг. И в следующую секунду лестничную площадку заполнили чужие тени.

Из темноты появились трое – без шума и театральности, просто материализовавшись. На них была одинаковая форма без знаков различия, лица – неподвижны, как маски. Один держал аккуратную папку, похожую на досье. Другой кратко предъявил удостоверение, не дожидаясь реакции. Третий молча закрыл за ними дверь, окончательно отрезая путь назад.

– Гражданин Белозёров Николай Сергеевич, – произнёс первый, взглянув в документы. – Постановление №187—ФП. Основание: инициатива центральной комиссии по проверке деловой репутации и нравственной благонадёжности. Просим пройти с нами.

Голос звучал спокойно, будто приглашали на медосмотр.

Белозёров не сразу осознал услышанное. Он выпрямился ещё сильнее, пытаясь заслониться собственной осанкой.

– Простите, чего? – нервно переспросил он, оглядываясь. – Какая комиссия? Какое постановление? Это ошибка.

Ответа не последовало. Один из сотрудников протянул ему документ с гербовой печатью – на ней был лосось, выпрыгивающий из воды, окружённый надписью о государственной нравственности. Формулировки были расплывчаты, но печать – вызывающе чёткой. Второй спокойно достал наручники, просто демонстрируя возможность.

– Подождите! Я сейчас всё объясню! У меня есть связи, у меня всё чисто! – забормотал Белозёров, переводя взгляд с одного на другого. – Вы хотя бы скажите, за что? Кто отдал распоряжение? Я ведь… я ведь с вами!

Он говорил быстро, словно количество слов могло заменить смысл. Лицо его побледнело, губы пересохли. Папка в руке больше не была символом власти – лишь картон с пятнами пота и сомнения.

– Я только что был у Ладогина! Рабочий разговор, всё в рамках закона! Он подтвердит, можете проверить! Я сотрудничаю!

Сотрудники молчали. Один достал электронный браслет с маркировкой, другой – карманный сканер, который издал тонкий писк, направленный на грудь Белозёрова.

– Минуточку! – воскликнул он, отступая на ступень вверх. – Вы хотя бы объясните, в чём меня обвиняют? Это провокация?

Тишина была подчёркнуто учтивой, но в ней сквозила окончательность – как у надгробия с давно стёршимися буквами.

Арест не выглядел агрессивным. Скорее абсурдным, словно сцена спектакля, где актёр не помнит роли, но его уже ведут за кулисы.

Белозёров попытался заговорить вновь, однако слова спотыкались о его оправдания. Он понимал: любые объяснения бесполезны.

– Дело вашего сына, – спокойно произнёс человек с папкой, – приобрело широкий общественный резонанс.

Фраза звучала как приговор – формальный и окончательный, вынесенный без участия обвиняемого.

Белозёров замер. Слова пронзили его холодной каплей. Он попытался собраться, выпрямил спину, приподнял подбородок, но взгляд дёрнулся в сторону, выдавая испуг.

– Послушайте… – он сглотнул, облизнул пересохшие губы. – Я заместитель начальника департамента внутренней фильтрации. У меня допуск и кураторы. Я могу всё объяснить!

Говорил он торопливо, стараясь перекричать не столько людей, сколько саму ситуацию. Но даже его собственные слова звучали пусто и ненадёжно.

– Я лично готовил доклад для Совета! Вы не имеете права!

Наручники защёлкнулись на его запястьях, оставляя следы на коже. Один из сотрудников машинально проверил плотность захвата. Второй спокойно взял его под локоть – не грубо, просто транспортируя.

– Немедленно прекратите! – взвизгнул Белозёров, забарахтавшись беспорядочно, как утопающий, который машет в пустоту. – У меня связи! В планшете контакты! Я требую официальной процедуры!

Ответа не было. Он был вынесен заранее, задолго