Жрец со щитом – царь на щите - Эра Думер

– А когда он прописал эти лекарства? – Я показал на глиняный горшочек – Ливий воспринял мой жест как попытку украсть у него и с новой силой пнул меня в бок. Я закусил губу, резко втянув носом воздух, и прошептал: – Да не трогаю я!

– За неделю до сего дня.

«А я недурен! Нашёл ниточку».

– Нам нужно поговорить с лекарем. Где он сейчас?

Адонбаал пожал плечами.

– Он живёт в квартале ремесленников, недалеко от молельни Эшмуну. Но зачем он вам? Вы же должны искать стрикса.

– Мой напарник болен, – соврал я, подкидывая на плече Ливия. – У него умственное помечтательство… помешательство. В общем, ему нужны травки.

Мы покинули виллу, оставив хозяев в смятении. На улице я направил привычный шаг в рощицу, где усадил Ливия на скамью, спрятанную от прохожих под аркой с запущенным вьюном.

– Надо бы найти этого умника… Вдруг ты прав – и виноват не стрикс вовсе? – Я отвернулся всего на миг, осознав лишь сейчас, что совершенно не разумею, где молельня Эшмуна и квартал ремесленников. – Надо бы спросить Астарбел… Ливий, ты сдурел?!

Я вырвал клятый сосуд из рук Ливия, который под влиянием чар преспокойно пил из него. Тот облизнул губы чёрным языком и сказал:

– Горькое. Но меня так тянуло сделать его частью себя, что я не устоял от соблазна… Прости.

– «Прости»? Ты жуткий тип, Ливий. – Я нахмурил брови, подбоченившись, и разболтал содержимое посуды. – Так фатально с ума ты ещё не сходил! С этим зельем что-то не так.

Ливий постучал перстнями, опустив голову. Он и впрямь стеснялся своего поведения – а знал бы моё мнение, очень забавно. Конечно, я ему ещё припомню удар по яйцам и укусы, но лишь в шутку.

– Не стыдись ты так, шельма! – Я растрепал его волосы на макушке. – Я тебе по дороге расскажу, что было на моих четвёртых… – Я сложил пальцы и зашевелил губами, считая. Показал пятерню. – Пятых вакханалиях. Просто умора! Мне тогда жуть как стыдно было!

– Луциан, – прервал мой гогот Ливий. Он сидел, не поднимая головы. – Я должен тебе кое в чём признаться…

Я не любил эти долгие прелюдии: хочешь сказать – скажи. Не хочешь – заткнись. За Ливием водилась любовь к фарсу.

Но когда он посмотрел на меня жалобными очами со сломанными в болезненной гримасе бровями, мне впервые вдруг расхотелось его попрекать.

В ореховых глазах что-то промелькнуло, и он взбудораженно вскочил, позабыв о беседе. Схватив меня за плечо, показал куда-то в небо:

– Смотри, Луциан!

Я вскинул взор и с готовностью схватился за копьё:

– На ловца и зверь…

В голубой лазури парила чёрная птица – в несколько раз крупнее той, что мы завалили в Остии. Белёсые морда и брюхо, крючковатый клюв – ошибки быть не могло, то был стрикс, собственной персоной.

– Дело за малым. – Я сорвался, чтобы бежать, но Ливий удержал за локоть. – В чём дело, шельма? Сбежит же! Улетит, в смысле.

– Стрикс не убивал малышей. – Он вымолвил эти слова с долей опаски, словно сам не до конца верил. – Вспомни пророчество Клелии.

– Ливий, ты дурак? – Я вырвал руку, с надеждой посмотрел в небо и сокрушённо помахал гастой: – Из-за тебя я упустил дичь!

– Дело – дрянь, Луциан, – произнёс Ливий, и его уставший голос всколыхнул во мне тупое чувство. – В Риме судьи говорят: в случае сомнения – в пользу обвиняемого.

– Ага, только если обвиняемый не монстр!

Ливий потёр веки и пошёл в противоположном направлении от курса, который взял стрикс. Как скотина, оставленная между двумя стогами сена, я дёрнулся сначала в одну, затем в другую сторону.

– Ну и куда ты собрался? – Раздражённо ступая за Ливием, я всё смотрел вслед птице.

– В библиотеку. Можешь идти и бездумно потрошить стрикса, от которого зависит судьба Рима.

«Сволочь манипулятивная», – гневно подумал я, но подчинился… пока что.

Воняло пергаментной пылью и благовониями, которые Ливий стащил из домов жертв. Сам воришка корпел над свитками, что, по его мнению, должны были пролить свет на сущность кровопийцы как таковую. Он стучал двумя пальцами по морщинке меж бровей, вчитываясь в витиеватые строки. А я по его просьбе приносил тяжёлые фолианты и загромождал стол.

С арсеналом рукописей Ливий позабыл о моём присутствии. Он зарылся с растущим, как мне казалось, негодованием и с каждой страницей, не дававшей ответы, аура вокруг него распалялась.

Мой взор всё чаще приковывали два сосуда. Даже мне было понятно, что с ними что-то не так, врачеватель фигурировал в обоих показаниях, но мог ли стрикс насылать иллюзии? Ведь его мы видели в небе – и он был правдивым.

Это Ливий и выяснял. Он растрепал волосы у корней, бормоча:

– Всё не то. – И, отбросив свиток, взялся за новый.

Я приподнял крышку сосуда и принюхался. Запах был всё тот же – мирра с примесью какого-то металла. Может, кровь?

Оно потянуло меня. Как змея, заворожило. Чем дольше я всматривался в подозрительный напиток, тем гуще становилась слюна и голоднее желудок. Мне захотелось выпить – и я втайне от Ливия сделал глоток.

Ничего не произошло.

Мне показалось, что ничего не произошло.

Я попытался встать, но ноги стали лёгкими, как шёлковые ленточки. Книги, шкафы и атланты закружились передо мной – и я опустился на стул. Я закрыл глаза, и волна дурмана поднялась валом страшной тошноты. Зазвенело в ушах – и перед чёрной ширмой смеженных век возникли всполохи цвета. Открыв глаза, узрел пульсирующие образы.

– Ливиуэй, – едва шевеля языком, я подошёл к другу. – А чтоу у тебяу с лицоум?

– Лууциаун! – Ливий, подбежавший ко мне, отвечал голосом, похожим на перезвон из иного измерения: он расплывался, будто был отражением на потревоженной глади воды. Очертания – спектр цветов, что не поспевал за движениями. – Тыу зачеум выупил этоу?!

– Ливиуэй, шеульмау, хваутит меурцать…

Воздух загустел и стал почти осязаемым. В одночасье он завибрировал, стены растворились. Я видел малиново-сине-жёлтые волны. И вдруг понял: это звуки! Я видел голос Ливия, а подпиравшие потолки атланты, сколотые от нападения василиска, моргали и переглядывались.

Я как будто парил в воздухе и сам стал Атлантом. Сказал что-то Ливию, отчего его нечёткое лицо исказилось цветастым ужасом. Что же я такого ляпнул? У меня были налитые свинцом губы и язык, члены наполнились сталью, и сам я стал тяжёлым.

– Оу, гореу мнеу… – распереживался я.

– Боуги, ляуг ужеу накоунец!

Руки уложили меня. Будто задвинули надгробную плиту Тейи Меттий поверх