Сансара 2 - Евгений Кострица

во рту остался приятный, чуть горьковатый вкус. Должно быть, в ее слюне был какой-то наркотик, который кровь уже разносила по телу бездумной, обжигающей страстью, заставляющей забыть кто он и с кем.

– Мы окуклимся вместе. Это для меня в первый раз, – стыдливо призналась Мэери и смущенно зарделась, не сводя с Мони глаз.

Он не понимал, как будут «куклить», но отметил эту девичью, тронувшую сердце невинность. От особи, отложившей в Пухла горку яиц, ее как-то не ждешь, но теперь даже это казалось уже сексуальным. Как и шуршание длинных членистых лапок, что аккуратно и медленно раздевали его.

Княжна была немыслимо и как-то хищно прекрасна. В изысканном антураже логова она словно соткана из лунного света среди серебристых кружев, что струились по сводам. Когда Моня положил ладошку на грудь, то удивленно почувствовал, как часто, и гулко стучит под ней сердце. Судя по стуку, их целых три – ритм высокий и быстрый, как трепет крыльев. Кожа Мэери была теплой и гладкой, щеки пылали румянцем, дыхание сбилось, во взгляде желание. Но заметна и тень беспокойства. Похоже, княжна волновалась больше его, зная, что им сейчас предстоит.

Наверное, поэтому ему не стали ничего объяснять. Размягчив длинной прелюдией, Мэери быстро подняла хвост и ужалила, уколов под ключицу. Тело безвольно обмякло, дав развернуть себя под нужным углом и развести ноги. Опустив на подставленный под него яйцеклад, лапки заработали, как ткацкий челнок, закутывая обоих в один большой кокон.

Их губы вновь встретились, но в это раз поцелуй был другим. Жвалы Мэери разошлись, как у ксеноморфа, обнажая ряды мелких, острых зубов, и язык-хоботок, длинный, блестящий, с липкой, маслянистой поверхностью, скользнул Моне в горло, словно змея.

Членистые лапки обхватили его, спаяв их тела в тесном и влажном объятии. Мэери издала низкий, вибрирующий, похожий на кошачье урчание, звук. Ее глаза сияли хищным восторгом, а теплый язык и пульсирующий внутри яйцеклад раздвигали ткани с пугающей мягкостью, массируя и глуша эйфорией.

Опьяненный ей Моня слабо осознавал, что происходит. Он перестал дышать, не заметив, когда это случилось. Воздух больше не нужен, его легкие, будто растворились в этом сладком дурмане. А затем остановилось и сердце, замерев в тишине, словно сдалось, уступив место тем, что гулко стучали в Мэери. Их интимная близость перешла на немыслимый ранее уровень – быть еще ближе уже невозможно.

И Моня чувствовал себя этих в пучинах порока, как дома. Познав самые изощренные виды разврата, в нем выросло нечто, жаждущее постоянное повышение градуса, который не мог быть бесконечным. Пожалуй, это был его потолок.

Два разных биологических вида врастали друг в друга на клеточном уровне, объединяя нервные и кровеносные сети, и сливались в экстазе, дав себя поглотить. Вскоре в куколке образовался уже общий бульон, где что-то отслаивалось, растворялось и синтезировалось кусок за куском, перекраивая и формируя уже нечто иное.

В какой-то момент Моня понял, что скорое от него ничего не останется. Его плоть таяла, и ум терял опору, понемногу исчезая за ней. Мысли, воспоминания, привычки и опыт растворялись, как впадающий в реку ручей, и панический приступ – холодный и острый, пронзил как ножом даже через глубокий оргазм.

Но этот внутренний протест уже никто не услышал. Моня отчаянно цеплялся за себя, за свою идентичность, как утопающий за спасательный буй, которым стало кольцо с изумрудом – единственное, что княжна не сняла. Сейчас нужен был именно материальный объект. Ум не мог удержать образ Юли, ее голос, улыбку и тихое «Да. Всегда». Это просачивалось и уходило с Роби, сатирами и всем остальным, как сквозь пальцы песок, но то, что связано с Мейсой, словно зацепилось за это кольцо. Ее гибель, пожар в красном доме, уроки у Мири и даже Тема и Карл – стали якорем, за который еще мог удержаться ускользающий в бездну рассудок.

На этот раз его не пытались изменить незаметно и мягко, как ранее сделали Инь, а форматировали, безжалостно стирая всё. Кольцо Мейсы могло лишь задержать, но не отменить сам процесс. Еще цепляясь за него, Моня висел, как над пропастью, зная, что сил не осталось.

В конце концов, его незримые пальцы разжались, и он, кувыркаясь, полетел в темноту.

24

Юля очнулась, не зная, сколько времени провела в темноте, когда Монин «Харон», наконец, заработал. День, два или три? Возможно, неделя, месяц или даже чуть больше. Память сохранила лишь редкое бульканье и стук чьих-то сердец в тишине. Обволакивающая вязкость – густая, как мёд, – скрыла остальное внутри и снаружи, мерно пульсируя, точно живая.

Сознание как приглушено, в нем даже не мысли, а смутные образы с тщетными попытками достучаться до Мони. Когда врачи сказали, что мозг, скорей всего, мертв, Юля им не поверила, ведь они ошибались и раньше. Что, если сознание всё еще где-то в Сансаре? Может быть его там можно найти?

Официально к этому времени проект был закрыт. Как объясняли, что-то сломалось и доступа к «игре» больше нет. Но Юля по несколько часов сидела в шлеме, смотря в пустоту и надеясь на чудо. И вот, наконец, она куда-то попала. Это место напоминало чью-то утробу – теплую, тесную, с мягкими стенами, что, казалось, дышали, сжимая в объятиях.

Но Юле было уже все равно. Главное – это Сансара и, видимо, Моня. За ним спустилась бы даже в ад без раздумий, поэтому дремала в полузабытье, ожидая, когда оно прояснится.

Ее разбудил слабый треск, словно хрупкая оболочка начала поддаваться давлению, затем шум выплеснутой жидкости и пробившийся сквозь дыру луч, резанувший глаза.

Вздрогнув, Юля инстинктивно зажмурилась, словно пытаясь себя так защитить, но ее крохотный и теплый мирок трещал и разваливался, обнажая, как выросший в темноте слабый росток – еще слишком нежный для внешнего мира.

Не открывая глаз, Юля попыталась вдохнуть – и это стало ее первым криком. Воздух был сырым, землянистым и сладковато-гнилым, а странное ощущение тела дезориентировало мозг попыткой поднять руку, закрыв лицо от жесткого света. Какое-то движение определенно было, но что, как и куда – совершенно не ясно.

Секунду она беспомощно барахталась, но чьи-то сильные руки осторожно подняли и стали бережно ее обтирать.

– Моя любовь, просыпайтесь. – Нежно поцеловал ее кто-то. – В вас наша кровь. Мы теперь сестры.

Зная про Инь, Юля не удивилась «любимой», но последняя реплика слегка уколола. Сестра у Мони только одна! И даже больше, чем… но не важно. Радость, что он всё-таки жив, наполнила восторгом и принесла облегчение.