Сансара 2 - Евгений Кострица

но Клаукс заверил, что ей на этот раз ничего не грозит, а умарка для Грита в оздоровительных целях, в надежде его пробудить. Это таинство пустотных врат наслаждений за гранью любых концепций ума. Искусный метод отсечения корня всех омрачений через голос, тело и все органы чувств.

«Значит, всё-таки секс» – выслушав речь, вздрогнула Инь. В ее положении может ли она себе это позволить? Вряд ли сатиры спросят об этом. Снова сошлются на традиции предков, объявив себя проводниками непостижимых для разума сил. Видимо, тех самых, что надели ошейник. Как после этого им доверять?

Хлопнув себя по коленям, Клаукс встал и начал чертить пентаграмму. Радостно блея, сатиры достали припасенный бурдюк с прохладной амритой и торжественно поднесли Инь полный рог.

Она подозрительно посмотрела на них, но сделала легкий глоток. Вино было вкусным, холодным и сладким. Наверняка снова подмешали травы.

– Ну как? – заглянул в глаза Пухл. В по-козьи прямоугольных зрачках нетрудно угадать вожделение. На лингам лучше было вообще не смотреть.

– Ммм… – осторожно похвалила она.

– Это вино всегда пьют молодым, поэтому выдержка не влияет на вкус, – веско произнес он и, сделав глоток, скорчил гримасу, словно кислило во рту. – В нашем племени таким моют копыта, но другого здесь нет.

– Как и девушек, что будут достойны того, что едва отрастил? – хихикнула Вилка, оценив взглядом предмет его гордости. – Старый-то много чего повидал?

– А то! Меня, между прочим, домогались суккубки. Умен, горяч и отважен, как не любить? Вы просто слепые, раз не увидели в грязи алмаз!

– Не стыдно, козел языкастый? – оторвавшись от пентаграммы, погрозил пальцем Клаукс. – Сатиры не жалуются, что им не дают.

– Уж ты бы молчал! – буркнул Пухл зло. – Суши себе дальше мозги ракорукий! А проповедь оставь для доверчивых нимф.

– Не видать глупцу инфернальных истин высшей сферы познаний, – покачал рогами старик. – Благословенные врата ада для таких навеки закрыты. Есть ли участь страшнее? Под гимны монашек дорожки будешь в раю подметать.

– Вот испугал! Если грудастые, то почему бы и нет?

– Полегче, приятель! – хлопнул по плечу Змей, слушавший их перепалку. – Лингамами меряться будешь в умарке. Порадуйся тому, что еще есть. Отдохни, винца вон попей.

Клаукс продолжил чертить, а закончив, освятил узор подношением собственной крови, раз козла уже нет. В пентаграмму положили Грита, и линии вспыхнули синим. После краткой молитвы темным богам в жертву принесли свежепойманных крыс. Запахло паленым хитином и шерстью – в костер бросили еще и связку мокриц. Ноздри минотавра вздрогнули, он прослезился и слабо чихнул.

Ива и Вилка заиграли на флейтах, самцы встали, а Юлим пылал в центре, как новогодняя елка с хороводом вокруг. Иллюминация подсветила своды, добавив пещерного волшебства атмосфере.

Заложив руки за спину, сатиры закружились в умарке. Поначалу медленно, потом всё быстрее. Хвосты, рога и лингамы драматично качались, из-под копыт полетели комья земли.

Уйти вовремя – недооцененное обычно искусство, и пренебрегать им сейчас было нельзя. Праздник набирал обороты и, зная, чем кончится, Инь решила уйти до финала. Спрятавшись за сталагмитами, она наблюдала развязку с безопасной дистанции, где уже не достанут.

Шаман взял в руки бубен, и флейты замолкли. Горловое пение в его исполнении взывало к природным стихиям и древним богам. Пентаграмма вспыхнула ярче, и свет заметался в прозрачных зубцах сталактитов в паутине голубых, как лазер, лучей. В нем силуэты танцоров слегка размывались, отбрасывая неясную тень.

Умарка перешла в новую фазу. Мелодия ожидаемо погрузила всех в транс, и Змей, наконец, вспомнил про Иву. Вилка стонала в объятьях «циклопа», у стены одиноко пылал страстью Юлим. Клаукс стучал в бубен и пел, со скорбью взирая на пучину разврата, в которую всех погрузил ритуал.

Но где тогда Пухл?

На душе у сирены сразу стало тревожно. К этому моменту вино ударило в голову, и своды пещеры стали будто бы ниже. Стены сходились и расходились, истома клонила к земле.

Заподозрив неладное, Инь попятилась и на что-то наткнулась. Чем это было, догадаться несложно. После плясок Пухл смердел, как козел перед случкой. Запах мускуса и пота не выдержали бы даже мокрицы.

Шею жадно лизнул горячий язык. Липкая ладонь потискала грудь, поиграла с сосками и бесцеремонно полезла в промежность. Вскоре нетронутых интимных мест не осталось, пальцы сатира побывали везде.

Но одного этого, естественно, мало. Сирена готова была уступить, устало подумав, что и черт бы уж с ним. Боевой же товарищ, как отказать? От нее не убудет, а бедняга настрадался и так.

Но тот, вероятно, жаждал другого. Покорность и кротость не лучшие опции для страстного секса, и с рабыни иснял ошейник, надеясь добавить эмоций, страсти, борьбы.

Мировосприятие тотчас сделало в уме кувырок. Кроткая Инь смущенно ушла, уступив свое место. Из темноты подсознания вырвался уже другой человек.

Пухла яростно ударили затылком в лицо и постарались лягнуть. Вспышка сопротивления его изумила. Рассвирепев, жертва брыкалась и билась в руках, точно рыбка на льду. Но этого, видимо, от нее и хотят.

Моня сейчас искренне ненавидел всё это стадо. Пока выручал последний рубеж обороны – полоска белья остановила нетерпеливый лингам. С таким-то напором он угрожал забить ее внутрь. Вряд ли хоть как-то ему помешает.

Взревев от возбуждения, Пухл перевел позиции в партер и рванул за трусы. В этой унизительной позе Моня был уже беззащитен, к тому же тот явно сильнее.

Что же, тогда сластолюбец умрет! Превратит похотливое козлище в пыль, как это не раз уже делал!

А тот, наслаждаясь сопротивлением жертвы, предвкушал и оттягивал триумфальный момент. Чем оно больше, тем слаще победа. Сама ножки раздвинет, измотав себя в этой борьбе. У них времени много.

Вероятно, сатир удивился, когда жертва обмякла и перестала бороться. Наконец-то послушна? Так быстро сдалась? А сколько гонора было! Укротил-таки сучку! Сразу бы так. Ничем не лучше нимф и дриад. Те долго ломаются, зато потом не отстанут. Такова их бабская суть.

Пухл тяжело дышал, ноздри его раздувались, рот от возбуждения капал слюной. Вероятно, поклялся себе, что растянет все дырочки строптивой сирены. Было бы глупо пропустить хоть одну. Вздрючит так, что будет умолять повторить, и он не откажет. Так всегда было с ними.

Удовлетворенно заблеяв, сатир поставил ее на колени и локти и пристроился сзади, чтобы опробовать в деле новый лингам. Он давно застоялся, а лоно так маняще и влажно блестело, приглашая войти на всю глубину быстро и мощно.

Но, видимо, злой рок вновь не дал это сделать.

Пухл тонко взвизгнул и отвалился, глухо стукнув рогами о камни. А уже готовый