Один ленивый мальчик - Александр Бельский

Клянусь тебе всеми своими душами, что ни я, ни моя дочь не замышляем против тебя и не будем виновны в твоих бедах или гибели. Что до остального — нужно смотреть твою судьбу, гадать и провидеть в ней. Но, сдаётся мне, она важна не только тебе сейчас, судьба твоя. Похоже, на ней сошлись и пути богов, и стран, и людей, и она стала осью весов Маат. Главное, чтобы материал твоих душ был крепок и весы не сломались, и это — главное не только для тебя, но и для всех нас рядом с тобой. Мы поговорим об этом и глянем в небеса и дали, но стоит ли это делать прямо сейчас? Твой писец развеял одни сомнения во мне, и породил другие. Пойдем, молодой господин, вниз. Я же клянусь заглянуть в твою судьбу и ничего не утаить от тебя, и сдкелаю это нынче же. О Проклятых же дущах мы поговорим внизу, и важно будет всё там понять, увидев своими глазами, хоть я и верю во всём Туру. Но — он воин, а не шаман. И рассказать это нужно всем. И — посмотреть на них на всех, во время рассказа моего. И ещё лучше, чтобы ты, молодой господин, тоже смотрел на всех и был внимателен. А что до твоего сна — если ты захочешь, расскажи мне его. Я смогу помочь тебе с его толкованием.

Не дождавшись его ответа, маджайка направилась к лестнице. Хори, задумавшийся об истолковании сна, пошел вслед за ней. Спустившись до первого уровня, в смрад, напомнивший о событиях этой ночи, они застали там тесноту (с учетом лежащих у стены раненых и туш Проклятых, места было явно маловато, так что молодой неджес даже остался на лестнице) и птичий базар. И все были разными птицами. Тур и Иштек, для которых внизу не было ничего нового, снисходительно и по-орлиному величаво наблюдали за остальными. Скорее всего, именно они разожгли потрескивавшие, коптящие и искрящие факелы и заменили ими в поставцах прогоревшие и обугленные огрызки прежних. По-орлиному — потому, что наблюдали с высоты. Из-за тесноты и повинуясь жесту Старшей пяти кланов, они поднялись по лестнице под самый потолок первого яруса. Нехти, который не только сражался в башне, но и провел в ней остаток ночи, рассказывал жрецу и Минмесу о ночной битве и, отвечая на их вопросы, напоминал цаплю, кормящую птенцов в гнезде, сующую корм то в один, то в другой жадно распахнутый клюв. Жрец держался за грудь, очевидно потрясенный всем увиденным, и задавал вопросы один за другим, не успев дослушать ответа, но успев понять что-то свое, словно взволнованый, тычущийся во все стороны птенец гуся, первый раз пытающийся взлететь.

Маджайка уже ходила по первому ярусу, пытаясь восстановить для себя картину ночных событий, медленно перемещаясь с места на место и с осторожностью, предварительно осмотрев место, ступая — ни дать ни взять страус, медленно вышагивающий по пустыне. Она что-то коротко и отрывисто, словно каркая, спрашивала Тура на своем языке, поднимая к нему голову. Тот так же коротко ей отвечал с лестницы, иногда что-то поясняя жестами одной руки. Тутмос весь вжался в стену рядом с ранеными, словно поползень, и пищал, отвечая то жрецу, то Минмесу, которые, впрочем, больше слушали, что рассказывает им Нехти. То, что слышал Хори, было более подробной версией рассказа, ранее изложенного десятникам — проверяли посты, решили проверить погреб. Призвали отряд, спустились. Заметили более свежие места кладки и решили, на беду, проверить.

— Не на беду, нет! То великое благо, десятник, что вы во всеоружии встретили зло, а не оно обрушилось на нас внезапно ночью. Воистину, боги вели и направляли вас! — воскликнул жрец. Заставив Тутмоса-лопоухого светить, он начал осмотривать пострадавших, и был весьма внимателен. Тщательно осмотрев их раны, он заглянул им в глаза, оттянув веки, брал за руки, считая пульс. Затем он велел Тутмосу принести из своей хижины полотно и сумку со снадобьями. Подробно объяснив, где они лежат, под страхом проклятья и страшных хворей жрец запретил даже касаться чего-либо другого. Тутмос, полез вверх, проскальзывая по лестнице мимо Хори, Тура и Иштека. Жрец Саи-Херу вдогонку потребовал принести ему ещё и воды, желательно тёплой. Хори выдохнул облегченно — он всё опасался, что, не предупрежденный ни им, ни Нехти, ушастик сболтнет что-то не то. Подумав, он, дождавшись паузы в вопросах, сказал:

— Здесь тесно для нас всех, я поднимусь и проверю посты. Вы, закончив, поднимайтесь тоже, на свежий воздух и свет Ра, где и закончим разговор. Нам многое нужно решить и взвесить. Иштека я заберу, если будет вам потребно ещё что-либо, пришлите маджая.

Выбравшись вместе с Богомолом из башни, он отправил его проинструктировать, пока не поздно, Тутмоса, а сам действительно отправился с обходом постов. Крепость оживала — погонщики поили ослов, Тури с двумя помощниками, перетиравшими на ручных мельницах зерно в муку для утреннего хлеба, колдовал у печи. Собачьи пастухи испросили разрешения открыть ворота и выгулять собак. Хори дозволил. Увидев, что из хижины жреца вышел внимательно слушающий Иштека Тутмос, нагруженный запрошенными Саи-Херу вещами, он успокоился. Тутмос порысил к башне, а Богомол, взяв кожаное ведро, отправился к кухне за теплой водой. Дождавшись, пока он взберется с водой наверх, молодой неджес и сам наравился к башне. На площадке никого пока что не было, и он бездумно наблюдал за лагерем и пустыней. В башне, тем временем, началась какая-то кутерьма. Чуть погодя Хори понял, в чем дело. Саи-Херу обработал раны у Крюка и Себекнехта и третьего, неопознанного Хори ночью солдата. Сломаные ребра Себекнехта были туго перетянуты полотном. Третий же был перевязан почти весь, правая рука и правая нога его были в лубках, а голова забинтована, так что молодой неджес так и не узнал, кто это. Теперь стало, наконец, возможно вытянуть их из погреба вверх. Иштек, Тутмос и Тур именно этим и занимались. Измученных бедолаг бережно спустили на веревках к основанию башни. Их уложили — пока было еще холодно, на солнце. Ушастик остался с ними, ухаживать, Тур и Богомол — тоже, отгонять лишних зевак. Все же остальные — жрец, Минмесу, Нехти и Старшая пяти кланов — поднялись, наконец, на смотровую площадку башни. Юноша внимательно их оглядел. Видно, что они были потрясены уведенным в погребе, и даже светлоглазая маджайка. Но времени приходить в себя у них не было — лагерь просыпался. Хори понял, что он им скажет,