Громов: Хозяин теней 1 - Екатерина Насута

Еремей разодрал пополам лепёшку и протянул кусок мне, второй — Метельке.

— Ешьте, — сказал он. — А я говорить стану, пока у вас рты на дурь всякую закрыты.

Добрый он человек. Понимающий.

— Не думал спешить, но если Сургат у полыньи появился, то и медлить смысла нет. Дерьмо… — Еремей сплюнул. — Ладно… тут дела не ваши, тут дела другие, в которые соваться себе дороже.

Он вытащил из кармана портсигар, откинул крышку и, выбрав сигаретку, размял её в пальцах. Зачем-то постучал ею о ладонь другой руки и вздохнул:

— Уходить надобно… когда — не скажу. Как бумаги выправят, так и сразу. Но пока без меня из приюту чтоб и носу не высовывали, ясно?

Киваем.

Что ж тут не ясного-то?

С Еремеем нам повезло. Мне — точно, но, думаю, и Метельке. В банде Мозыря он бы долго не продержался, хотя и со мной не так, чтоб безопасно. В общем, время покажет.

— Если вдруг будет кто пытаться в город отослать, там с машинами, за хлебом или иною надобностью, отказывайтесь. Даже если кричать станут. Или пугать чем. А то и вовсе бегите и прячьтесь и так, чтоб ни одна падла не сыскала.

Киваем.

Метелька тоже, кажется, проникается серьёзностью разговора.

— Вас бы и сейчас увезти, да без бумаг далече не выпустят. А на них надобно время… да… особенно если делать в обход Мозыря. Княгиня обещала помочь. Есть у неё… старые знакомые.

Старые ли?

Но опять же, лучше жевать, чем комментировать. Однако расклад понятен. Вряд ли революционеры сильно дружат с уголовным элементом, хотя потребности и у тех, и у других схожие. Небось, левые паспорта или что там положено иметь — надо, к слову, будет разобраться и выяснить, что ж положено иметь — и в деле борьбы с империализмом лишними не будут.

Но вот чтоб задействовать старые связи время нужно.

В животе снова урчит преподозрительно.

— К этому привыкнете, — отзывается Еремей спокойно. — Оно в первый раз у всех так. Организма приспосабливается, как объяснил мне один умный человек. Организма человеческая, если так-то многое вынести способна.

И в это я охотно верю.

Моя организма в данный момент времени очень хотела вынести вот то пирожное, длинное, что лодочка, доверху, прям с горкой, заполненная кремом. И на вершине белой горы его алела засахаренная вишня. С хвостиком.

— Потом тоже вот… по-разному будет. Обычных людей та сторона давит. И травит. Проходчики, если так-то долго не живут. А потому и идут туда те, кому терять нечего.

— Вроде тебя? — не удержался я. Метелька аж замер, уставившись на Еремея круглыми от испуга глазами.

— Вроде меня, — согласился тот. — Прикипел я к Пашке… своих детей Бог не дал. Да и не принято, чтоб свои мешались-то… вот потом, когда уже воспитанник на-сам выйдет, тогда можно и семью, и деток. Я и приглядывался. И ко мне вот приглядывались. В ином разе, глядишь, и сладилось бы… а тут… князь осерчал крепко. И арест был. И суд был. Закрытый. Я хоть и не дворянского роду, но дело такое… не для вольных слушаний.

Метелька и жевать забыл, и дышать.

Понимаю.

Сам шелохнуться боюсь, чтоб не оборвать этот то ли рассказ, то ли исповедь.

— Там и выступили, что товарищи Пашкины, которых он спас, что командир его… специально с границы вызывали. После уж лекарские документы читали, разбирались… ну и Пашкин духовник вышел. Он-то дело и закрыл.

— Как?

Нет, я понимаю, что в здешнем мире слово церкви многое значит, но чтобы настолько?

— А Пашка ему сказал, что если меня не уговорит, то найдёт способ сам уйти. Руки на себя наложит. Вот и выходило, что я виноват, да невиновен… что помог ему уйти и с честью, и без греха. А потому ни звания не лишили, ни наград. И отпустили мир-миром… только… на Виленских землях мне лучше было не задерживаться. А идти? Куда… поехал сперва в столицу, да из дружков моих за годы мало кто в живых остался. В дом приличный меня б не взяли, потому как суд судом, а слухи слухами… кому охота?

Понимаю.

Репутация — штука хрупкая.

— Делать я ничего-то толком не умею, кроме как воевать или учить. И то не грамоте с арифметикою. Деньги были первое время, но… запил я, признаюсь.

— А домой? — спрашиваю очень тихо, понимая, что не было у него дома. Вот как у меня не было. Особняк имелся. Недвижимость по всему миру тоже. А дома, такого, чтоб вернуться хотелось, не было.

— Домой… в станицу… там своя жизнь, иная, от которой я крепко отвык. Нет, принять бы приняли. И угол нашли бы. И дело. Может, оженили бы даже. Может, и зажил бы, как многие живут, только… не знаю. Не мог я вернуться. Просто вот не мог.

Глаза у него мутные.

А я отмечаю, что видеть стал ещё лучше. Пожалуй, настолько, что рискнул бы буквы прочесть, если б было на чём.

— Когда загулял, так как-то всё быстро и… вроде и были деньги, а вот уж и нет.

Знаю такое.

Текут водой сквозь пальцы. Девки. Рестораны. И то чувство всемогущества, которое накрывает, когда ты швыряешь пачку в воздух и гогочешь, глядя, как шлюхи ползают, подбирая.

Игры, да…

Если играть, то тоже так, чтоб земля гудела.

Мне повезло. Я вовремя успел то ли очнуться, то ли просто всё это надоело, потому как однообразное очень. Но видел тех, кто упорно цеплялся за сказку о красивой жизни. Или вот за угар хмельной, хорошо, когда хмельной, но до кровавых соплей, до полной потери себя.

— Тут мне и предложили в артельку войти. На ту сторону прогуляться. Полынья вроде старая, путей много окрест проложено, но всё одно порой попадалась добыча, особенно, если рискнуть и протянуть ветку дальше. Проходчики всю добычу себе берут, ну, кроме как проценту за сам проход. Но и рисково это… вот меня и кликнули. Вчетвером собрались. Я, ещё пара мужиков из старых артельных и Сургат.

А вот это интересно.

И как-то более-менее объясняет неестественную совершенно разговорчивость Еремея. Не доросли мы до того, чтоб с нами душевными терзаниями делиться. Даже с