Кондитер Ивана Грозного 2 - Павел Смолин

— Попробуй, — одобрил я. — А ежели не получится, ко мне подходи, вместе подумаем.

— Хорошо!

Не подойдет снедаемый переходным возрастом и испытывающий первый в своей жизни экзистенциальный кризис Федька — знаем мы этих подростков, будет из пустого в порожнее в голове гонять, но помощи не попросит ни за что: маленькая личность хочет чувствовать себя сильной и автономной. Вот где-то здесь я в прошлой жизни критично ошибся — думал, подойдут лоботрясы мои, поговорят ежели что не так, а надо было самому к ним лезть. Урок усвоен — буду внимательнее за своими «пасынками» следить, и. если замечу грустные мордашки, подойду и поговорю сам. Подростки — они гордые, но за протянутую руку помощи или простой моральной поддержки пусть и не сразу, но как правило хватаются.

— В дозоре с этим тяжко, — вдруг подключился к разговору Тимофей. — Сидишь, жизни да покой братьев бережешь, а душу мысли бередят, и не денешься от них никуда.

Плата за абстрактное мышление и без дураков очень сильный эволюционный механизм: ежели уметь предвидеть задницу, лезть в нее и не захочется. Но и проклятие, прости-Господи, немалое — такого норовит голова порой придумать, что хоть ложись да помирай.

— И как ты от них спасался, дядька Тимофей?

— Молитвою, — с улыбкой ответил тот единственное, что можно в этой ситуации.

— Молитва — в любом деле подспорье и от любого горя спасение, — процитировал какого-то из преподавателей Федька.

— Так, — согласился я.

Вера с чисто этой, предельно утилитарной точки зрения, гораздо лучше всяческих научных атеизмов — Вера-то надежду дает на то, что вот этот вот кровавый и нищий хаос вокруг — не единственная форма бытия, а ежели Веру у людей отнять… Видели мы, к чему оно приводит — когда «ничто не истина, все дозволено» материализм выходит на пик своего могущества, превращаясь в повальное воровство и желание разменять «первородство» на чечевичную похлебку. Ежели нет большой, всеобъемлющей Истины, какой вообще смысл стараться жить честно? Правильно — никакого, и страх загреметь в тюрьму здесь вообще не рассматривается: ко всему человек привыкает, в любой чуши себя убедить может, и даже проведя всю сознательную жизнь на нарах будет странный кретин гордиться тем, как ловко он возложил болт на систему, спустив свою жизнь в унитаз.

Исключения всегда и везде есть, но ориентироваться именно на них нельзя: любые системные усилия, в том числе и имплантируемый окружающим миром в сознание нового человека комплекс Православных норм, служит не насаждению всеобщего блага, а минимизации ущерба от совсем уж отбитых отщепенцев. Воруют здесь истинно верующие? Конечно. Обманывают? Вдвойне «конечно», но подавляющее число людей здесь в полной мере обладают тем, что зовется «доброй волей». Как, впрочем, и всегда, и везде — иначе человечество попросту сколлапсировало бы под грузом накопленной социопатии. Хорошие они в массе своей, люди, и я предпочитаю верить им до тех пор, покуда они не доказали обратного. Немного потерянных от такой позиции денег я считаю малой ценой за возможность сохранить саму веру в человечество.

Проблем ни у ворот, ни по ходу движения, ни у входа в мой бывший дом не возникло — все грека знают, все любят, и везде я желанный гость. Приятно такое доверие и расположение ко мне, и терять ни то, ни другое я не планирую.

Батюшка игумен встретил незваных нас в своем кабинете. Встретил радушно, с готовностью отложив все дела — знает, что попусту Гелий ни свое, ни чужое время тратить не станет.

— Вот, батюшка Алексей, — жестом велел я Федьке поставить на стол закутанное в тряпицы блюдо с котлетками и положить рядом мясорубку.

Некрасивая — формы грубы и стремятся к кубическим, металл несет на себе следы обработки, ручка вращается тяжело, а ножи по словам кузнеца пусть и выполнены из металла доброго, но заточку держать будут хреново. Но чего еще от прототипа ждать? Главное — работает.

Я объяснил игумену принцип работы, угостил котлеткой (рыбные они, день-то сегодня пусть и скоромный, но мяса животного есть нельзя), рассказал о том, что кузнечный коллектив «валандался» с мясорубкой дольше недели, но теперь готов раз в четыре дня по такой выдавать не отвлекаясь от других, гораздо более важных, дел.

— Еще когда только попал сюда, в монастырь этот славный, хотел тебе, батюшка, в подарок устройство сие преподнести, да завертелось-закрутилось, только сейчас и спохватился.

— Неисчислимы дары самой Русью от тебя полученные, — улыбнулся мне Алексей. — Благодарю тебя, Гелий Далматович — угодно Господу было зубов меня лишить, дабы укрепить в смирении. Ежели тебя теперь с устройством сим пищу размягчающим послал, стало быть доволен Он рабом своим недостойным.

Неплохо Божий промысел отслеживает, профессионал!

Мир за окошком медленно, но неотвратимо терял краски, погружаясь в вечерний зимний мрак, а мы с важными для поместья людьми собрались в моем кабинете.

— Убытки поместья нашего на данный момент девятьсот три рубля серебром, — заканчивал отчет Клим Петрович.

Сочельник сегодня, самое время подвести промежуточные итоги.

— Однако убытки имеют устойчивую тенденцию к снижению. Конкретно за ноябрь-месяц мы потеряли двенадцать с половиною рублей. Предполагаемые потери за декабрь — девять рублей, за январь — шесть с половиною. С учетом намеченных на весну планов, в марте и апреле убытки вновь вырастут, но к июлю-августу, ежели Господь испытаний нежданных не пошлет, поместье наше выйдет на самоокупаемость, а еще через год у нас есть объективная возможность окупить вложения и начать получать доход.

— Полагаю, окупимся и начнем получать доходы пораньше, — оптимистично заявил я. — Спасибо за отчет, Клим Петрович. Как всегда, блестяще.

— Спасибо, Гелий Далматович, — с поклоном опустился он на ближайший ко мне стул за прислоненной к моему столу ножкой буквы «т».

— Далее на повестке собрания у нас расширение валеночной мануфактуры, — посмотрел я на Евгения.

Тот самый монастырский «лапотник», получив от меня предложение сменить работу, думал недолго и даже прервал свою карьеру послушника, чем изрядно расстроил батюшку игумена. Не так уж крепок в