Князь мертвецов - Илона Волынская

пьяницы, личности вовсе непонятные и неопределимые, и вполне прилично выглядевшие гимназисты, и, конечно, вездесущие мальчишки. И, словно облаком, над ними висела… ненависть. Они двигались за големами так грозно и молчаливо, что те казались взятыми в бою пленниками – и право же, еще недавно пленных варягов-налетчиков провожали добродушней!

– Твари, твари! – Выскочившая перед големами бабенка выглядела натуральной жертвой набега: расхристанная, всклокоченная, в изодранной юбке и с длинной царапиной на щеке. Будто эти самые големы только что ее родной дом раскатали по камешку, а она чудом вырвалась. – Души христианские загубили!

Передний голем встал как вкопанный, а баба металась у самых его ног, потрясая кулаками и изрыгая проклятия:

– Загубили, как есть загубили!

Она подскочила к голему и пнула его. Тут же взвыла и запрыгала на одной ноге, поджимая ушибленную ступню.

Толпа откликнулась глухим грозным рокотом. В седого каббалиста полетели огрызки. Пущенная рукой мальчишки дохлая крыса ударила старика точно в лоб, заставляя цепляться за шею голема. В толпе глумливо захохотали.

Угрюмый городовой оттолкнул бабенку в сторону – толпа немедленно грозно зароптала.

– Оставь бабенку, твоебродь, она от нехристев пострадавшая! – заорали оттуда.

– Молчать! А ты что встал? Гони своих истуканов шибче! – рявкнул городовой на каббалиста.

Големы немедленно перешли на гулкую, раскачивающуюся рысь и помчались в сторону тюрьмы. За ними с руганью бегом припустили полицейские. Толпа сперва тоже ускорилась, потом поотстала, и только пронзительный свист провожал беглецов. Между людьми шустро сновали лотошники, совсем рядом с Митей один такой извлек из своего короба мутную бутыль и принялся разливать. Вокруг него сгрудились: невесть откуда взялись кружки, а кое-кто просто подставлял сложенные ковшом ладони да так и пил, будто воду из родника.

Выкрики стали бойчее и веселее, и длинная темная человеческая змея с гулом и реготом поползла дальше. Проспект опустел, лишь редкие группки уже бегом догоняли остальную толпу. Из боковой улочки с треском и рокотом вылетела паротелега. Вильнула на ходу, едва не сшибив кузовом высунувшуюся на проспект бабу, та с визгом отскочила. И с шиком остановилась как раз напротив Мити. Сидящий на облучке Алешка Лаппо-Данилевский отпустил рычаг и картинно повернулся к Мите.

– Здравствуйте, Дмитрий! Мое почтение, мисс Джексон! У вас, Дмитрий, особое пристрастие к дому Шабельских: барышни отказывают, так вы на гувернанток перешли? Вполне достойный вас выбор, – с двусмысленной улыбочкой протянул он.

Ресницы альвионки нервно затрепетали, она опустила глаза, видно скрывая обиду.

– Я понимаю, отчего вы так спешили, Алексей, – элегантно покачивая тростью – все как мечталось! – лениво протянул Митя. – Ведь, кроме вас, здесь никого бы не нашлось, чтоб оскорбить даму.

В глазах Алешки вспыхнули острые, злые огоньки, и он сквозь зубы процедил:

– N'exagère pas![39] Вы же не обиделись, мисс? Я так и думал… – Не дожидаясь ответа от мисс Джексон, он отвернулся и снова посмотрел на Митю с превосходством. – А тороплюсь я по делам, в которых участвую вместе с отцом. Счастливы вы, Дмитрий, в своем безделье, а мне вот приходится следить, чтоб фонари, которые наше семейство дарит городу, поставили на должные места. Мы уж и ограды на кладбищах подновили, чтоб мертвецы более не шастали. Немало занимаемся нынче городским устроением, – явно важничая, объявил он.

– Погодите… Так это вы платите за тот кирпич, что город у меня закупает? – удивился Митя.

– У вас? – не меньше изумился Алешка. – Зачем бы нам закупать кирпич у вас, если у нас свой есть?

– Вам ли не знать, что бабайковский кирпич весьма… необычен, – почти промурлыкал Митя.

У него аж дух перехватывало – да неужели?! Нет, действительно? За кирпич, который закупает городская казна, потому что он рассказал губернаторше байку про защиту от мертвецов, платят Лаппо-Данилевские? Вот так афронт! Ему пришлось почти до боли напрячь мышцы, чтоб не позволить себе расплыться в издевательской ухмылке.

– Не понимаю, о чем вы говорите, – отрывисто бросил Алешка. – С батюшкой говорил его превосходительство. Полагаю, он просто обманулся слухами о некоем вашем необыкновенном статусе… или наследии… господин Меркулов-младший.

– Какие удивительные вещи вы рассказываете! – сделал большие глаза Митя. – А не сочтите за труд, что за такой у меня статус… или наследие… которым изволил обмануться его превосходительство?

– Вам лучше знать! – отрезал Алешка и поджал губы, будто удерживая рвущиеся наружу слова. Пару мгновений они боролись – Алешка и его желание высказать Мите, что думается, потом на губах его вдруг расцвела исключительно пакостная усмешка, он поглядел с очевидным превосходством и бросил: – Вы ведь ради этого с легкостью втоптали в грязь если не честь вашего отца – о какой чести можно говорить у полицейского шпика! – так доброе имя вашей матушки-княжны. Так что в городе уже сомневаются, и впрямь ли она княжна или обыкновенная гулящая де…

Митя сделал короткий выпад тростью, и… та застыла в дюйме от груди Алешки. И Митя замер. Из-под полы Алешкиного сюртука на него смотрела дуло паробеллума.

– Вот только дернись, княжонок-сыскаренок! – все с той же пакостной улыбочкой процедил Алешка. – Я тебе пулю в живот влеплю! В собственном дерьме подыхать будешь.

– Прошу прощения, мисс Джексон, он плохо воспитан! – бросил Митя. Что угодно говорить, что угодно делать, лишь бы замаскировать этот позор. Он замер, будто его заморозили, как тогда во сне! Замер под прицелом у Алешки! Митя аккуратно скосил глаза – прикрытая полой сюртука рука Лаппо-Данилевского не дрожала. – А вы не боитесь, Алексей? – угрожающе поинтересовался он.

– Много чести – и вам, и папаше вашему, – чтоб вас тут еще боялись! Время ваших Кровных родственничков уходит, а вы оба как были ничем, так ничем и останетесь! – по-змеиному процедил Алешка, одной рукой продолжая удерживать паробеллум, а второй дергая рычаг паротелеги.

Пыхнуло паром, дернуло…

Митя почувствовал, как мышцы живота невольно поджимаются: он совершенно точно знал, что сейчас будет. Паротелега дернется, рука Лаппо-Данилевского на курке дрогнет, и… маленькая и горячая пуля вонзится в живот. Наверное, больно станет не сразу, только будто толкнет сильно, а потом ноги подогнутся, он рухнет навзничь и… умрет. Как Алешка и обещал, в грязи и вывороченных кишках. Глупо, нелепо, от шальной пули избалованного маленького дворянчика, для которого нет разницы – что петушиная жизнь, что людская.

Мара будет довольна.

«Зато потом можно будет встать и свернуть наконец этому хлюсту шею», – холодно подумал Митя.

– Отойдите… с вашей палкой, – презрительно процедил Алешка.

Митя медленно шагнул назад и вбок, уходя из-под прицела.

– Трость-то самодельная? Ингвар расстарался? Рачительно. Совершенно в духе вашей тетушки. Приятно, когда все семейство поддерживает жизненные принципы друг друга, – передергивая рычаги, бросил Алешка. – А ты, обезьяна альвионская, помалкивай, что видела, а то вылетишь вон из города, и ни Шабельские, ни вот он… – Алешка скривился в сторону Мити, – тебе не помогут!

Паротелега дернулась и помчалась прочь. Выстрел так и не прозвучал.

Митя шумно, с облечением выдохнул. И тут же накатило омерзительное ощущение стыда и бешенства одновременно. Он стоял! Под дулом! Покорно отступил, когда ему велели! Алешка велел! Алешка оскорбил его мать! И ничего ему за это не было! Он попросту нахально уехал! Хоть ты камень вслед кидай, будто уличный мальчишка!

– Это есть лучший людь? – вдруг негромко сказала мисс Джексон.

Митя стремительно повернулся к ней. Пальцы сомкнулись на набалдашнике трости, рука дернулась… и он торопливо прижал локоть к боку, понимая, что едва не обрушил трость мисс на голову. Постыдная потеря самообладания, даже более позорная, чем проигрыш Алешке!

– Давайте я вас провожу домой, мисс Джексон… – глухо сказал Митя.

– Давайте… – прошептала мисс. В голосе ее дрожали слезы.

– Вы… испугались? Простите…

– Я – ньет! Я совсем ньет…

А ведь действительно – не вскрикнула, не шарахнулась, замерла на месте и, кажется, даже не дышала.