Князь мертвецов - Илона Волынская

– С именинами барича! – браво пристукивая черенком метлы о мостовую, отрапортовал прибирающий у парадного входа Антипка и расплылся в щербатой улыбке.

– Благодарю. Вот, выпей за мое здоровье.

Брошенный Митей гривенник был с благодарностью пойман.

– Завтрева – всенепременно, – заверил Антипка, засовывая гривенник за пазуху.

– Что ж не сегодня? – рассеяно поинтересовался Митя, обдумывая, нужно ли одаривать горничных с кухаркой.

Георгии так гривенник-то не кинешь – представив суровую статную кухарку, Митя даже плечами слегка повел от неловкости. Да и Леське…

– Дык… Неспокойно нынче, говорят, в городе-то… – обнимая метлу, как родную, пробормотал мужик. – Слухи ходють дюже страшные. Бают люди – быть смертоубийствам!

– Так были уже… – обронил Митя.

Про смертоубийства он знал побольше Антипки, и они его не слишком интересовали. Он кивнул мужику и пошагал к Екатерининскому проспекту навстречу восхитительному дню.

Глава 51

Смеяться и презирать

Улицы сияли. Небо блеклое, все же осень, но так даже лучше, от красок и без того слепило глаза. Деревья – золотые, оранжевые, багровые – были насквозь пронизаны солнцем, а Екатерининский бульвар, по которому шагал Митя, устилал сплошной лиственный ковер. В первое мгновение он даже остановился, не осмеливаясь ступить. Облетевшие листья полностью скрыли булыжник, протянувшись дорожкой сплошного золота с редкими вкраплениями оранжевого и бордового. Сверху спланировал лист каштана – широкий, золотисто-зеленый, похожий на развернутый павлиний хвост. Митя поймал его в воздухе. Захотелось, как в детстве, когда он гулял с няней в Александровском саду, собрать букет, жаль только, подарить некому. Ребенком он дарил их маме, а сейчас… разве что Ниночке. В ответ на коробочку. Барышне подобранные с земли листья не вручишь, барышням нужны букеты в хрустящей бумаге из цветочной лавки.

Один раз пришлось свернуть с дороги, обходя по широкой дуге развороченную мостовую – пара мастеровых устанавливала газовый фонарь. Человек пять зевак толпились вокруг, отпуская авторитетные замечания.

– А че так близко-то? – с умным видом тыкал в готовую ямину мужичок с плотницким рундуком на плече. – Пролетки ж краем цеплять будут!

– Ты плотник? Вот и иди себе, сострогай чего! – пропыхтел один из рабочих, вытирая пот со лба. – Как сказано ставить, так и ставим, паны небось лучше знают, где ентой штуке светить – на то у них образование имеется.

– Отакое у них, видать, образование! А я тебе говорю, будут цепляться! – разобиделся плотник.

Митя обошел их, оставив свару за спиной, и пошагал дальше по бульвару.

– Митья! Митья! – Листья зашелестели под башмачками, Митя обернулся.

Торопливой ковыляющей походкой его нагоняла мисс Джексон.

– Как есть удачно, я встречать вас! О-о, какой красивый лист! – Мисс уставилась на каштановый лист в руке Мити восторженным взглядом.

– Прошу!

Она взяла лист трепетно, кончиками пальцев и завороженно принялась разглядывать тонкие прожилки. Потом подняла его к небу и, жмурясь, принялась глядеть, как солнце пронзает лист насквозь, заставляя гореть золотом и изумрудом. И ее некрасивое, обезьянье личико в этот момент… Митя даже хотел сказать, что преобразилось, стало почти красивым, – было бы романтично и в духе этого золотого утра. Но нет, не стало, так и осталось довольно уродливым. Разве что глаза, обычно тусклые и невыразительные, распахнулись и словно бы вспыхнули отраженным светом солнца.

– Какой невозможный, прекрасный красота есть сегодня! – Мисс глубоко вздохнула и прижала лист к груди. – Правда, Митя?

– Да. – Он улыбнулся в ответ. – Никогда такого не видел.

– Потому что злой дворник каждое утро сметать до голый булыжник. Булыжник тоже есть красив, но лист лучше. – Она нагнулась, подхватила листья в горсть и подкинула их в воздух, с восторгом глядя как те осыпаются, кружа в воздухе.

Мите показалось, что откуда-то вдруг потянуло ледяным сквозняком.

– Если обычно листья сметают дворники, то… почему они не сделали этого сегодня? – спросил он, настороженно оглядываясь. И впрямь – ни одного дворника!

Обычно фигуры в фартуках и с метлами были такой же частью городских улиц, как пролетки, афишные тумбы, фонарные столбы… Но сегодня он не видел ни одного от самой Тюремной площади!

Митя вдруг понял, что на улицах и вовсе на удивление мало людей. По мостовой еще катили телеги и пролетки… но было их не в пример меньше, чем в любой иной день. Совершенно не видать фланирующей чистой публики, а обыватели попроще шагали торопливо, точно хотели скорее убраться с улиц, и старались ни с кем не встречаться глазами.

– О! Не знать! – Мисс ухватила его под руку и заковыляла рядом. – Вдруг они наконец понять, что нельзя убивать такая красота своей метелка?

– Сомневаюсь, что им должно быть дело до красоты, когда у них имеются обязанности, – пробурчал Митя.

Бесцеремонность мисс Джексон ему не понравилась. Возможно, ей тяжело идти, но могла бы подождать, пока он сам предложит руку. А он бы не предложил – последнее, чего ему хотелось, это прогуливаться под руку со своей домашней учительницей. Теперь и не сделаешь ничего, стряхивать даму с локтя, как прицепившийся репейник, все же неприлично.

– Все люди есть странные. Они бояться уродство, смеяться, презирать… значит, они должны любить красота, хотеть вокруг всё-всё быть красиво! Не разрешать строить некрасивый дом – сразу сносить и делать другой, красивый, не делать некрасивый завод… Женщины! – Со свойственной ей бесцеремонностью она указала на крестьянку в уродливой кофте и латанной юбке, согнувшуюся под тяжестью мешка. – Всё делать, чтоб каждый женщина быть красив, не разрешать быть некрасив. Но они не делать, совсем! – Мисс остановилась и комически развела руками. – Они делать только «фу, уродина!» – и снова смеяться и презирать!

В этот момент, словно по заказу, крестьянка со стоном опустила свой мешок и выпрямилась, упираясь руками в поясницу. У нее оказались чеканные, как у античной статуи, черты лица, красиво очерченные губы и огромные серые глаза… Но все это терялось на фоне рыхлой, в оспинах, кожи и ранних морщин. Крестьянка шумно выдохнула, снова взвалила мешок на спину и потащилась дальше, шаркая ногами в старых, латанных башмаках.

– Я иногда думать, людям нравиться смеяться и презирать! Совсем немножко людей над всеми смеяться и всех презирать, а остальные почему-то соглашаться! Им тоже нравится? – Мисс озадаченно поглядела на Митю.

Слова учительницы звучали… странно. С ними явно что-то было не так, но Митя никак не мог понять, что именно! Звучало-то логично… и оттого крайне неприятно.

«Мы хоть за уродства не убиваем! В отличие от распрекрасных альвов», – раздраженно подумал он.

– Я полагаю… тон в обществе… задают лучшие люди…

– А кто это есть? – немедленно заинтересовалась мисс.

Ответить Митя не успел. Раздались пронзительные свистки, на улицу выскочили те самые запропавшие дворники и принялись пинками и окриками разгонять телеги и повозки, заставляя сворачивать в боковые улочки. Издалека послышалось мерное буханье, и из переулка строем, один за другим вышли големы. Были они изрядно побиты – грудь и спины в рытвинах и выщерблинах от пуль, у одного так вовсе был разворочен бок, у другого в животе красовалась изрядная ямина. Шли, неловко переваливаясь и подволакивая ноги. На плече переднего, скукожившись и поджав ноги, трясся незнакомый седобородый каббалист. Он то и дело с ужасом косился на ящик в руках голема. Виденный минувшей ночью ящик со взрывчаткой Митя узнал сразу же, так что страхи старика были ему понятны. Рядом на приписанном к чугунке автоматоне рысил незнакомый человек в промасленной ремесленной робе. Он тоже поглядывал на ящик, но не столь нервно, а скорее как-то… по-хозяйски. Не иначе как из путейских мастерских мастера-взрывника вызвали.

По обеим сторонам шествия, затравленно озираясь и то и дело хватаясь за шашки, шагали городовые, а сзади тащилась толпа. Там были и заводские рабочие, и дебелые бабы, приказчики,