Князь мертвецов - Илона Волынская

– Жалко, что четвертовать их нельзя! – поддакнул Мелков.

– Я весьма ценю всё, что вы последнее время делаете для города, Иван Яковлевич… – в голосе губернатора подрагивал гнев.

«Что он для города делает?» – немедленно заинтересовался Митя.

– Но давать адвокатов или нет, уж позвольте решать мне!

– Простите, ваше превосходительство. – Лаппо-Данилевский склонил голову, демонстрируя некоторое – весьма умеренное – раскаяние. – Вы же знаете, Ждан Геннадьевич мне не чужой человек, и чудовищное его убийство, а также попытки посмертно опорочить его имя весьма меня задевают.

– К сожалению, не только вас… – Губернатор в раздумье принялся оглаживать ласточкины хвосты своей роскошной бороды.

В кабинете почтительно молчали, разве что Мелков ерзал, то и дело косясь на Лаппо-Данилевского. На скулах отца играли желваки.

Митя же лениво размышлял: если Лаппо-Данилевский «прикормил» не только полицмейстера, но и Мелкова, то как же Богинский и Потапенко? Отказались? Или Ивану Яковлевичу попросту денег не хватило? Первый вариант лучше для отца и всей полицейской службы, второй – для Мити, учитывая его планы расквитаться и с Алешкой, и с батюшкой его. Денежные затруднения у объекта мести изрядно облегчают ношу мстителя. Да они и сами по себе уже недурная месть. Никакие угрызения совести в подметки не годятся урезанному денежному содержанию!

Губернатор прекратил оглаживать бороду:

– Аркадий Валерьянович… Я всецело понимаю, что вам, как добросовестному чиновнику полицейской службы, охота до полной истины докопаться, и всецело ваши стремления уважаю. И вины с себя не снимаю: вы давно уж поняли, что с полицмейстером нашим неладно, а я все вам гнать его не давал. Было у меня опасение, что со связями своими он через Петербург изрядно навредить может. А покуда я здесь губернатором, благополучие губернии для меня дело Кровное, за которое я, как Внук Велесов, перед Предками и государем отвечаю. У нас тут и так – то виталийцы, то мертвецы… Сами подумайте, окажется, что и полицмейстер у нас… в недобром замешан, – что будет? А я вам скажу: стыд, позор и поношение! Нигилисты-социалисты вой подымут, еще и до иностранных газет дойдет, тоже тявкать начнут, что у нас полицмейстеры хуже мазуриков!

– Они и так тявкают, – пробормотал Богинский.

– А тут у них еще и доказательства появятся! Государь будет крайне, крайне недоволен. А недовольство государя для всей губернии может бедой обернуться: ни выплат нам из казны, ни иной поддержки. Промышленники иностранные тоже… В своих газетах о нашем полицмейстере почитают и решат, что у нас тут вовсе порядка нет. И побегут: заводы закроют, сами съедут – и что тогда? Вся наша здешняя «железная лихорадка», как ее газетные щелкоперы называют, иссякнет, толком не начавшись!

– А местные инородцы те заводы по дешевке скупать начнут – вот вам и причина! – радостно подпрыгнул Мелков.

«А ведь заводы скупить – недурная причина. Существенная», – мысленно согласился Митя.

– Поэтому я решил! – Губернатор тяжело придавил стол ладонями, будто припечатывая свою волю. – Инженер с каббалистом совершили убийство, да еще таким… мерзким способом: бездушных кукол на живых людей натравили! Полицмейстер же за темные делишки, ежели и были у него таковые, заплатил сполна. Дальнейшее его изобличение может навредить и губернии, и всему авторитету императорской власти. Потому публичного процесса не будет. Виновные ответят перед закрытым трибуналом. Так лучше для губернии. Так лучше для империи – и Кровь моя тому порукой!

– Восхищаюсь вашей мудростью, ваше превосходительство, – склонил голову Лаппо-Данилевский. – Заставляет вспомнить ваши слова, Аркадий Валерьянович, сказанные при первом нашем знакомстве. Как вы тогда сказали? Вот Петр Шабельский не даст соврать… «Кровный никогда не навредит своему Кровному Делу»? Ах как же вы правы! – за его почти восторженным тоном только очень внимательное ухо могло уловить едкую насмешку.

«Кровные не вредят своему делу. – Митя глядел в окаменевшее лицо отца. – Просто… у разных Кровных разные дела. А еще больше – разные мнения, что делу на пользу, а что во вред».

Ему было… плохо. Казалось, кости выкручивает из суставов, а тяжесть давит на грудь, не давая вздохнуть. Мысль о предстоящем суде наполняла рот едкой горечью, которую ни сглотнуть, ни выплюнуть, даже если бы он допустил мысль плеваться в кабинете губернатора.

«Что мне до них, я их даже не знаю? – в панике думал Митя, борясь с желанием начать тереть платком язык, чтоб избавиться от мерзкого привкуса. – Я еще даже не Кровный! Да и их дела – вовсе не мое Дело!»

Эти мысли пронеслись в голове и канули в яростную мглу, расползающуюся перед глазами. Его кинуло в жар, так что сорочка вмиг взмокла от пота и тонкие струйки потекли по спине. И тут же в холод, так что казалось, эти самые струйки примерзли, больно прихватив кожу. Митя вдруг отчетливо понял, что сейчас заорет и попросту кинется на губернатора с воплем: «Нет! Не согласен!»

– Ваше превосходительство, я… не согласен! – вдруг хрипло, как сквозь пробку в горле, выдавил Урусов, его губы дрогнули, приоткрывая зубы в оскале, – и точно такой же оскал появился на морде рыси. Глухое грозное ворчание контрапунктом выделяло каждое слово. – Простите, но я никак не могу на подобное согласиться!

– Что значит – не можете, княжич? – изумленно уставился на него губернатор.

– Я, княжич Урусов, Внук Симарглов, пусть и малокровный, не могу допустить наказания невиновных… сколько бы пользы и кому в том ни было! Я употреблю все свои способности к сыску и все иные возможности, чтобы не допустить подобного… позора! И Кровь моя тому порукой!

– Княжич, опомнитесь, что вы несете! Вы – Кровный, извольте блюсти свое положение! Вы чиновник, наконец…

– Чин – ничто, Дело – все, – небрежно отмахнулся Урусов, а губернатор невольно отпрянул, когда Урусов коротко, исподлобья зыркнул на него – и глаза у него были совершенно рысьи.

– Сыск не может быть делом для Кровного! – почти прошипел губернатор.

– Но ведь стал же! – И одинаковый оскал появился на лице Урусова и на морде насторожившейся Раиски.

– Ваше превосходительство, я поддерживаю княжича, – взволнованно начал отец. – Мой долг напомнить, что суд – это школа нравственности, а не место казни, и я никак не могу допустить подобной несправедливости.

– Вы, господин Меркулов, никак возомнили, что если вам однажды позволили провести свое расследование, – Лаппо-Данилевский брезгливо скривился, – не где-нибудь, а в царской фамилии, так теперь у вас всегда будет воля решать, что справедливо, а что – нет, вопреки воле начальствующих?[38] Позвольте напомнить, что ваша тогдашняя свобода была вызвана исключительно желанием государя отстранить своего дядю, великого князя Константина, от дел правления! И впредь подобного с вами не случится!

Сцепленные пальцы отца побелели, он торопливо опустил глаза, будто смущенный этой отповедью, и пару мгновений молчал.

– Мне очень жаль, – наконец произнес он, – …что для представителей нашего дворянства слова «закон», «справедливость» и «служебный долг» – нечто вроде каприза, которым можно пожертвовать в угоду желаниям начальства.

– Как можно, ведь его превосходительство – Кровный, значит, его желания – губернии во благо! – вскричал Мелков.

– От излишне тесного общения с Кровными и себя Кровным возомнили? – прошипел Лаппо-Данилевский.

Они произнесли это одновременно, и тут же в кабинете настала неприятная тишина.

– Я не совсем понимаю, кого именно вы сейчас пытаетесь оскорбить – меня или мою родню, но готов ответить вам в любое время и любым оружием! – Отец поглядел на Лаппо-Данилевского в упор.

– Немедленно прекратите! – снова ударил кулаком губернатор, и стол опять кракнул, перечеркнутый второй трещиной. – Я не позволю ни драк, ни дуэлей! Опомнитесь, господа, в губернии разброд, и наше дело – остановить его!

– А если – нет? – выдавил Митя, с трудом заставляя себя говорить, только – говорить, нарушая все правила приличия и уважения к чинам, заслугам и возрасту, говорить… вместо того, чтобы просто шагнуть через весь кабинет… протянуть руку… и взять губернатора за горло, глядя как жизнь медленно покидает его глаза…