На Литовской земле - Борис Владимирович Сапожников

С безумным царём московским князь Михаил пускай и в родстве, но очень дальнем, как и Вишневецкие с Витовтом и Гедемином. Стоит ли судить обо всём роде лишь по двум его представителям? Или можно вспомнить великих Рюриковичей, что наравне с прочими монархами и били нас, чего уж греха таить, и теснили крепко. Тот же помянутый тобой дед безумного царя, также Грозным ещё при жизни прозванный. Да и внук его немало сделал, пускай и погрузился на старости лет в пучину безумия.

— Много ли осталось от Литвы при Жигимонте Втором? — поддержал Сапегу князь Сиротка. — А тот не был безумцем, он лишь на наши земли нацелился, отторгнуть их от Литвы, да Короне прирезать. И это после войны с безумным царём, которая стоила Литве не только земель, но и вольностей. Теперь же третий Жигимонт окончательно с Литвою покончить решил.

— И повод к сему вы ему дали, — обвинил его Станислав Кишка.

— Ты не встал вместе с Пацами, пан Станислав, — заметил рассудительный Сапега, — зачем же теперь обвинениями кидаешься? Мы допрежь всего решили по настоянию пана Петра Паца вопрос о том: останется ли Литва придатком Польши или быть ей свободной. Теперь уже дальше идём, и возвращаться к этому вопросу non expedit.[1] Теперь мы решаем кому быть Magnus Dux Lithuaniae liberae[2], и посему настоятельно прошу вас, генеральный староста жемайтский, придерживаться выбранного нами constitutio.[3]

— По поводу кандидатуры московитского князя я высказался, — важно ответствовал ему Станислав Кишка, — теперь же хочу обратить внимание на его оппонента. Конечно, для всех не секрет, что князья Збаражские и Вишневецкие прямые потомки Витовта и Гедемина ex gladius. На то и сам князь Адам всем ещё раз указал. Кровь — не водица, паны братья, и по крови следует выбирать себе правителя, коли решились мы отвергнуть Rex Poloniae[4] как нашего сюзерена. Вишневецкие наравне смогут с любым монархом вести диалог, хотя бы и с тем же Сигизмундом, потому как всё равно переговоры с ним вести придётся. Не вечно же нам воевать на потеху Москве да крымским татарам.

— Но разве не родич князя Адама, — тут же вступил в дискуссию Януш Радзивилл, — ходил гетманом по литовской земле во главе коронной армии и многие обиды народу причинил? Не Константин ли Вишневецкий проводил в жизнь королевский манифест, утверждая его manu ferrea.[5] Теперь же он в своих владениях набирает людей для новой войны с нами. На чьей стороне в ней будет князь Адам? От кого от отречётся: от земли или от крови?

Вот тут я мысленно аплодировал опытному интригану. Прежде я думал, что князь Сиротка, как более опытный царедворец, не один год проведший при дворе польского короля, будет намного полезней всему нашему делу на сейме. Однако князь Януш, даром, что человек в первую голову военный, ничем ему и Сапеге не уступал, когда дело доходило до словесных баталий. Я даже порадовался, что теперь вынужден молчать, согласно того самого помянутого канцлером регламента, который он назвал конституцией. Потому что теперь цена каждого слова неимоверно возросла, а я, да и князь Скопин, что уж греха таить, не были настолько искушены в этом деле, чтобы на равных спорить с Сапегой, Радзивиллами или тем же Станиславом Кишкой. Вот, к примеру, сейчас князь Януш ловко дал понять, что Радзивиллы выступают единым фронтом, в то время как Вишневецкие разделены гражданской войной. Понимать-то понимал, да только самому так ловко плести словесное кружево у меня не выходило.

— Родной брат гетмана Ходкевича, Александр, — парировал Станислав Кишка, — нынче в Варшаве добивается для себя гетманской булавы, чтобы повести войска на Литву.

— Но я не собираюсь на себя великокняжескую корону надевать, — покачал головой Ходкевич. — Я vir proelia[6] и Марс мне ближе Минервы. А посему столкнувшись на поле Марса с братом своим, там решу я все наши разногласия. Однако что будет, когда Константин пойдёт против нас, ежели Адаму удастся занять великокняжеский стол, в этом у меня уверенности нет.

— Constitutio сейма, — обратился к Сапеге Станислав Кишка, — не возбраняет задавать прямые вопросы кандидату, и я хотел бы обратиться к нему с таким вопросом.

— Не возбраняет, — кивнул Сапега, — но и ответ должен быть прямым и ясным. За уклончивые или же такие, в каких больше agitatio[7] нежели ответа, претендент будет лишён права слова до окончания сейма, — напомнил канцлер.

— Князь Адам, — кивнув Сапеге, обратился к Вишневецкому Станислав Кишка, — станете ли вы писать брату своему и призывать его встать на нашу сторону со всеми войсками, какие он уже собрал или соберёт в ближайшее время для короля польского?

— Письма обязательно будут написаны, — кивнул Вишневецкий, говорил он медленно и с расстановкой, явно подбирая каждое слово, чтобы не дать Сапеге ни малейшего шанса придраться и лишить его права слова. — Однако как на них отреагирует мой родич, того не ведаю, скорее всего, останется верен королю. Ибо как верно сказал князь Януш Радзивилл, Константин manu ferrea утверждал на литовской земле королевскую власть. Такого союзника Литва не примет, и звать его я не стану.

Ловко, ничего не скажешь. И ни к единому слову не придерёшься. Хоть вроде и показал себя с самой лучшей стороны, однако никакой агитации в его длинном ответе не было.

— Видите, панове, — обратился ко мне и ко всем сразу Станислав Кишка, — князь Адам жертвует кровью ради земли. Надо будет, он с оружием в руках выступит против родича своего Константина Вишневецкого, ибо Литва ему родней. Но пойдёт ли князь Михаил Скопин-Шуйский, — сделал он акцент на второй части моей фамилии, — против московского царя, ежели с его стороны угроза случится?

Я решил, что стоит воспользоваться возможностью и обратился к Сапеге.

— Дозволено ли будет мне самому ответить на этот вопрос? — спросил я у канцлера. — Он обращён, скорее, ко мне. Равно, как и прошлый вопрос пана Станислава, обращён был напрямую к князю Адаму.

— Если пан Станислав не возражает, — политично выразился Сапега, перекладывая ответственность на старосту жемайтского.

Выбор перед тем стоял сложный. Конечно же, ему не хотелось давать мне слова. Все уже слышали как я полемизировал с Петром Пацем и оценили это по достоинству. Больше меня не принимали за тупоголового варвара-московита, который лишь на поле боя может себя проявить, в политике же, как говорится, дуб дубом. Однако Станислав Кишка, также будучи политиком не глупым, понимал, если он не даст мне ответить, тем самым изменит предпочтения многих из не определившихся кому отдать свой голос депутатов и особенно шляхтичей. Ведь последние рьяно отстаивали собственные права и