журнал "ПРОЗА СИБИРИ" №1 1995 г. - Владислав Крапивин

— Отстаньте...

— Молодые рок любят. Бесятся от рева. Рок всех заводит. А вот ты мог бы сейчас с баяном выйти к деревенским ребятам и начать играть? Все они так же затанцуют?

— Не надо к ним с баяном выходить.

— Почему?

— Эти ребята уже не мои. Мне их не победить.

— Как это?

— Знаете, что такое камертон? Ну да... Инструмент такой маленький. Он задает высоту тона. Так вот... эти ребята уже в роковых колебаниях. В роковых тонах. Мне их не выключить. В детстве мы лягушек ловили и к ним от батарейки подключали ток. Подключишь — она ножками засучит, задергается. Всю ее искрутит... Так и ребята эти уже под током. Под роковым током. Подключи к ним другой тон, или убери этот, заданный — они уже будут болеть, как при наркотическом голоде...

— Сережа, а мы с Дарьей какие?.. Тоже под роком? А помнишь?.. Я цыганочку сплясала... и тебе так понравилось...

Чтой-то она развеселилась — прям смех разбирает, — негодует Надя. — Когда-то уже сплясать успела...

— Правда, Сережа. Понравилось же?

Надя четко представляет ее издевку, бесстыжие глаза, губы эти: „На, отдаюсь"... И не чувствует, что больно вдавилась в стену затылком.

— Ну, а Заволокины твои... Это серьезно?

— А вы их слышали, Заволокиных-то? А что же улыбаетесь. Ну я же вижу. Урбанистки вы... Шахтерки в общем... и... давно отчуждены.

— Отчуждены от?..

— Вообще... мне тоже неловко передачи Заволокиных смотреть, когда...

Наде не видно, что в это время делал Сергей, почему замолчал. А после молчания, наверно, с усмешкой, спросил: — Вам, что, лекцию прочитать? Ну, скажем... Идет их программа „Играй, гармонь". Гармонистов тьма. Один играет. Второй... Хорошо! — говорит ведущий в микрофон. А я смотрю и... вижу — плохо же играют. Неумело. Мелодию мнут. Артритными пальцами еле по ладам елозят. Звук некачественный. Заволокины показывают вид, что им нравится. А надо бы сказать всем, и гармонистам тоже — это хорошо, а это — ну плохо же. Зачем лицедействуют? Не умеют и не решаются говорить с людьми откровенно.

Но когда они берут гармонь сами...

Я слышал их концерт, их „Мелодии с родины Шукшина".

Проиграли они один веселый наигрыш... Выждали, когда успокоятся эмоции, и неожиданно притихшему залу поведали:., „а с другой стороны улицы появляется новая ватага со своей гармонью и со своими песнями"... — и ворвался на сцену залихватский перебор.

Откуда он помнит, — дивится Надя. — Никогда об этом не говорил.

— И явились залу два образа разгульных улиц. Они не просто играют... Заволокины видят в человеке некую чувственную концентрацию. Они ее сами готовят. Ждут — даже в паузе. И когда эта концентрация достигает критической массы, они мелодией своей ее называют, трогают, раздвигают, разматывают и ведут за собой. И для каждого человека эта мелодия своя. Узнаваема. При их игре люди, сидящие в зале, не выдерживают покоя. Я видел, как на их концерте закружился весь зал. У Заволокиных не просто „Подгорная" или „Подергушка" — у них свой поворот народной мелодии к твоему чувству. Гармонь Заволокиных одинока. За ними больше никого нет. Они последние из Могикан. Ладно... Все рассказал я вам и... Конец. Мой баян тоже умер.

— Ну уж, ну уж... — подольстились слушательницы. — Ты-то здесь зачем? Вон нового министра культуры назначили. Артиста.

— Ничего я не сделаю. И новый министр — тоже.

— А тогда твой „музыкальный класс" что такое?

— Мне отвечать? Когда девушки вот в таких нарядах и босиком перед тобой сидят и что-то спрашивают, сдается мне, они серьезных ответов не ждут.

— Сережа, а мы обиделись...

— В таких нарядах идут на бал.

— Балов нет. Наряды некуда девать. Все танцуют в джинсах. Куда нам деться?

— Интересно... О чем вы у деревенского парня спрашиваете.

— Сам говоришь, что ничего не ждешь. А зачем учишься? Что-то видишь?

— Вижу... Поэтому знаю...

— Что? -

— Чтобы вы вышли в туфельках на бал, культуре надо много платить. Платить, чтобы вывести к телевизору лучших композиторов, художников, певцов, танцоров и отдать им просветительные уроки. И у экранов на тридцать минут ежедневно останавливать жизнь, как в Китае на обязательную физзарядку. И сделать эту программу главной. И так двадцать пять лет. И пусть эта передача покажет всех нас — „какие мы". Чтобы ужаснуться. Проведут уроки Уланова и Козловский. Родион Щедрин и Спиваков. Штоколов расскажет о Шаляпине — почему он велик, а Зыкина — о Руслановой. Елена Образцова покажет, почему некрасиво безголосой девице захватывать ртом микрофон, прыгая на эстраде. Кто-нибудь расскажет, почему поются песни и почему они умирают. Зачем они? Может это атавизм? И чтобы стали эти телевизионные уроки для всех необходимы, как дыхание. Начнется медленное прозрение. И если все будет так... а так не будет — это ясно... И нс узнаете вы никогда, куда, на какие балы выходить вам вот с такими голыми плечиками. На танцплощадки к ПТУшникам. Сегодня ваш Андрей Болконский танцует „брейк". Вот такой ликбез...

— С-е-р-е-ж-а!..

— Все... Просветительская беседа окончена.

— А?., а мелодии с улицы Шукшина? Ты же обещал... Ну, Сережа, ну, миленький...

— Если обещал, то... Вы сегодня такие...

Он откинул крышку пианино. Неспешно и негромко заиграл.

— Что это? — тихо спрашивают у него.

— Утро туманное, утро седое... А слова тут должны быть... Красивые... Ивана Тургенева.

— Того самого... Который — Отцы и дети?

— Того самого... А вот... „Я встретил Вас"...

Сергей не поет, а проговаривает строчку знакомого романса. Тоскливый и дурашливый шепот слышится за стеной.

„Какое-то настроение у него сегодня... Утешает"... — Думает Надя. А разве на пианино он умеет играть? Кто бы знал?..

— Все, домой. Я еще ужин себе не готовил, — слышит.Надя.

— Мы с Дарьем тебя проводим. Хоть по улице с гармонистом пройдемся. На нас из окон будут смотреть.

Над избами висела огромная луна. Пыль к ночи улеглась. У ног качались короткие тени — мешали ступать.

Людмила подстраивалась к шагам Сергея.

Я в глаза ему смотрю:

Раз такое положенье,

То уж ладно, говорю,

Поцелуй без разрешенья.

Это про меня песня. Сережа, мы тебя компрометируем? Дарья, смотри, как он от меня сейчас шарахнется.

Сергей заглядывает в ее лицо сверху.