Литания Длинного Солнца - Джин Родман Вулф

– Сегодня вечером, Бивень, меня познакомили с человеком немалых лет, обладателем воистину экстраординарной искусственной ноги. Чтобы собрать ее, ему потребовалось приобрести целых пять сломанных либо сносившихся ног, однако его рукотворная нога в точности такова же, как те, которыми располагали первые поселенцы… ничуть не хуже протезов, принесенных ими из Круговорота Короткого Солнца. Когда он показал ее мне, я сразу подумал: как бы чудесно было, если б мы ныне могли изготовлять подобные вещи для майтеры Розы, для майтеры Мрамор, для всех слепых и увечных нищих! Умение летать, разумеется, тоже великолепно. Мне самому с детства хочется полетать, и, может статься, секрет тут один и тот же. Возможно, умея изготовлять такие чудесные ноги для тех, кто в них нуждается, мы могли бы делать и чудесные крылья для всех желающих ими обзавестись.

– Да, патера, то-то было бы здорово!

– Так ведь это, Бивень, вполне, вполне еще может сбыться. Если уж люди из Круговорота Короткого Солнца сумели выучиться делать подобные вещи… – Встряхнувшись, Шелк зевнул во весь рот, оперся на трость Крови и поднялся. – Ладно. Спасибо, что заглянул, и за приятную беседу, однако отправлюсь-ка я на боковую.

– Майтера прислала меня, чтобы…

Шелк спрятал четки в карман.

– Да, верно. Мне же следовало наказать тебя. Сделать внушение или еще что-то этакое. Чем ты ухитрился настолько прогневать майтеру Розу?

Бивень нервно сглотнул.

– Просто попробовал говорить как ты, патера. Как в мантейоне. Даже не сегодня… я больше так не буду.

– Разумеется, – вздохнул Шелк, снова усевшись в кресло. – Вот только проделывал ты это как раз сегодня. Точнее выразиться, сегодня тоже. Я слышал, прежде чем отворить дверь. Говоря откровенно, даже посидел на крыльце минутку-другую, дабы послушать. Ты так замечательно подражал мне, что поначалу я принял твой голос за собственный… и словно бы слушал со стороны себя самого. Здорово у тебя получается.

– Мальчик… хор-роший, – прокаркал Орев. – Бить – нет!

– Не стану, не стану, – заверил Шелк птицу.

Орев неловко, выписав в воздухе замысловатую кривую, спорхнул к нему на колени, с колен вскочил на подлокотник кресла, а с подлокотника – на плечо.

– Майтера Роза нас порой поколачивает, патера.

– Да, знаю. Весьма смело, но, по-моему, не слишком благоразумно. Давай-ка, Бивень, послушаем тебя еще малость. С крыльца я всего не расслышал.

Бивень забормотал что-то себе под нос.

– Сейчас тебя тоже совершенно не слышно, – со смехом заметил Шелк. – Нет, на меня это не похоже ничуть. Говоря с амбиона, я слышу, как мой рев отдается эхом от стен, вроде ослиного!

– Вовсе нет, патера.

– Тогда повтори все то же самое снова, как произнес бы я. Сердиться не стану, честное слово.

– Мне просто… ну, понимаешь… нравится тебя слушать.

– Говор-рить – нет? – осведомился Орев.

Однако Шелк оставил его вопрос без внимания.

– Прекрасно, так позволь же послушать и мне. Ты ведь пришел как раз по этому поводу, а мне, я уверен, вовсе не помешает послушать себя со стороны. Боюсь, меня нередко… заносит.

Бивень, покачав головой, уткнулся взглядом в ковер.

– Брось, брось, не стесняйся. О чем я обычно говорю?

– Ну, насчет жизни с богами… живи с богами и радуйся дарованной ими жизни. А еще – чтобы помнить о том, кто мудр, и поступать, как поступает он.

– Замечательно сказано, Бивень, только на меня совсем, совсем не похоже. С крыльца я слышал собственный голос – вот это-то мне и нужно, понимаешь?

– Тогда мне, наверное, встать нужно, патера.

– Так встань, сделай милость.

– А ты на меня не смотри, ладно?

Шелк послушно прикрыл глаза.

На полминуты, а может, и более, в селларии воцарилась тишина. Вскоре сияние лучшего в обители светоча позади кресла, достигавшее глаз даже сквозь сомкнутые веки, начало меркнуть, чему Шелк обрадовался всем сердцем. Правое плечо, разодранное кривым клювом белоглавого накануне ночью, вспухло, налилось жаром, усталое тело болезненно ныло, требуя отдыха.

– Что значит жить с богами? – зазвучал в тишине его собственный голос. – Живет с богами тот, кто упорно показывает им, что душе его угодно ей уделяемое и что делает она то, что угодно богам, ибо душу, словно лучший кусочек себя, Пас каждому дал защитником и водителем. Дух и разум каждого – это он! Как ты помышляешь жить, уйдя отсюда, так можешь жить и здесь; а коль не дают, тогда вовсе…

Нога оскользнулась на чем-то, и Шелк с замершим сердцем рухнул на темно-красную черепицу.

– …почитать мудростью лишь мудрость великую, мудрость пролокутора либо советника? Нет, сие неразумно само по себе. Смогли б вы сей день побеседовать с одним из советников либо Его Высокомудрием, любой из них объяснил бы, что мудрость бывает не только великой, но и малой, вполне подходящей для самых младших из вас, сидящих передо мной. Что есть чадо разумное? Чадо, ищущее мудрых наставников и внимающее их наставлениям!

Тут Шелк открыл глаза:

– Начал ты, Бивень, с одного из стихов Писания, но знал ли об этом?

– Нет, патера. Я от тебя это слышал.

– Ну а я цитировал Писание и рад, что ты запомнил этот стих дословно, пусть даже только затем, чтоб посмеяться надо мной. Сядь. Далее ты повел речь о мудрости. Не сомневаюсь, все эти глупости также услышаны тобой от меня, однако ты заслуживаешь большего. Кто из людей мудр, Бивень? Задумывался ли ты над этим вопросом всерьез? Если нет, поразмысли прямо сейчас. Кто из людей мудр?

– Э-э… ты, патера.

– НЕТ!

Вскочив так резко, что птица испуганно пискнула, Шелк подошел к окну и устремил взгляд за решетку, на колеи и рытвины Солнечной улицы, черные, точно смоль, в жутковатом сиянии небесной тверди.

– Нет, Бивень, я вовсе не из мудрецов. Если я когда-либо и обладал мудростью, то всего-навсего миг… мгновение, не больше.

Прохромав через комнату к креслу Бивня, он присел на корточки, уперся коленом в ковер.

– Позволь поведать тебе, насколько я был глуп. Знаешь, во что я верил примерно в твои годы? Что все, кроме мудрости, мысли сущие пустяки. Вот ты, Бивень, отменно проявляешь себя во всевозможных играх. Великолепно бегаешь, прыгаешь, лазаешь. Я тоже так умел и вовсю этим пользовался, однако способностей своих не ценил – наоборот, относился к ним не иначе как с пренебрежением. Стоит ли похваляться умением лазать, если в лазанье меня превзойдет любая обезьяна? А вот мыслить я умел куда лучше обезьян – и, правду сказать, куда лучше всех в собственном классе, – с горькой улыбкой похвастал он и покачал головой. – Так я и думал, так и рассуждал! Гордился совершеннейшим вздором!

– Но мыслить, патера, – это ведь дело хорошее?

Шелк поднялся на ноги.

– Только в том случае, когда мы мыслим